Джаред ушел до того, как Клинт вспомнил, что должен напомнить сыну о мусоре.
Еще один признак старения: забываешь то, что хотел помнить, и помнишь, что хотел забыть. Он мог быть тем самым остряком, который это сказал. Пожалуй, это следовало вышить на подушке.
6Шестьдесят дней примерного поведения позволили Джанетт Сорли трижды в неделю по утрам, с восьми до девяти часов, пользоваться комнатой отдыха. На самом деле с восьми до восьми пятидесяти пяти, потому что в девять утра начиналась шестичасовая смена в столярном цехе. Там она проводила время, вдыхая через тонкую хлопчатобумажную маску пары лака, которым покрывала ножки стульев. За эту работу она получала три доллара в час. Деньги поступали на ее счет. Она получит их в виде чека при выходе на свободу (заключенные называли свои рабочие счета «Бесплатной стоянкой», как в «Монополии»). Стулья продавались в тюремном магазине, который находился на другой стороне шоссе номер 17. Некоторые уходили по шестьдесят долларов, большинство – по восемьдесят, и стульев тюрьма продавала очень много. Джанетт не знала, куда шли эти деньги, да ее это и не волновало. Что ее волновало, так это возможность пользоваться комнатой отдыха. Здесь был телевизор с большим экраном, настольные игры, журналы. А также торговый автомат с закусками и еще один, с газировкой. Они принимали только четвертаки, которых у заключенных не было – четвертаки считались контрабандой (уловка-22!), – но, по крайней мере, ты мог полюбоваться витриной. (Плюс в определенные дни недели комната отдыха становилась комнатой встреч, и бывалые посетители, вроде Бобби, сына Джанетт, знали, что нужно приносить с собой пригоршни четвертаков.)
В то утро она сидела рядом с Энджел Фицрой, смотрела утренний выпуск новостей по Дабл-ю-ти-ар-эф, каналу 7 из Уилинга. Новости особой новизной не блистали: стрельба из проезжающего автомобиля, сгоревший трансформатор, арест женщины, избившей другую женщину на «Шоу пикапов-монстров», склоки в законодательном собрании штата из-за новой мужской тюрьмы, которую построили на месте прежней горнорудной выработки и в которой повело стены. К новостям государственного масштаба относилась продолжающаяся осада ополченцев Сродника Благовеста. На другом конце света погибшие при землетрясении в Северной Корее, похоже, исчислялись тысячами, а врачи Австралии сообщали о сонной болезни, которая поражала только женщин.
– Это все мет, – изрекла Энджел Фицрой. Она неспешно грызла «Твикс», который нашла в лотке выдачи. Растягивала удовольствие.
– Ты про кого? Спящих женщин, чику на «Шоу пикапов-монстров» или парня из реалити-шоу?
– Возможно, про всех, но думала я про эту чику. Однажды я побывала на таком шоу. Так практически все, кроме детей, или накурились, или чем-то закинулись. Хочешь? – Она ссыпала остатки «Твикса» в ладонь (а вдруг дежурная Лэмпли мониторит комнату отдыха?) и предложила Джанетт. – Не первой свежести, но еще ничего.
– Я пас, – отказалась Джанетт.
– Иногда я вижу такое, от чего хочется умереть, – будничным голосом продолжила Энджел. – Или хочется, чтобы умерли все остальные. Посмотри на это. – Она указала на новый плакат между автоматами с едой и газировкой. На нем была песчаная дюна со следами, уходящими куда-то вроде бесконечности. Надпись под фотографией гласила: «ДОБРАТЬСЯ СЮДА – ЭТО ВЫЗОВ». – Этот парень добрался туда, но куда он ушел? Где то место? – желала знать Энджел.
– Это Ирак? – спросила Джанетт. – Вероятно, в ближайший оазис.
– Нет, он умер от теплового удара. Лежит там, где его не видно, с выпученными глазами и кожей черной, как шляпа-цилиндр. – Она не улыбалась. Энджел была наркоманкой крутого замеса, из тех, кто жует кору и использует первач вместо святой воды. Посадили ее за разбойное нападение, но Джанетт догадывалась, что за Энджел числятся едва ли не все категории преступлений. Ее лицо было похоже на череп, обтянутый кожей; казалось, им можно разбить мостовую. За время пребывания в Дулинге она часто гостила в крыле В. А в крыле В камеру разрешалось покидать только на два часа в сутки. Крыло В предназначалось для плохих девочек.
– Не думаю, что кожа станет черной, даже если ты умрешь от теплового удара в Ираке, – возразила Джанетт. Возможно, не соглашаться с Энджел – ошибка, даже в шутку, потому что у нее были, как нравилось говорить доктору Норкроссу, «проблемы с контролем гнева», но в это утро Джанетт хотелось рискнуть.
– Я о том, что это чушь, – сказала Энджел. – Вызов – просто прожить каждый гребаный день, как ты, вероятно, прекрасно знаешь.
– И кто, по-твоему, его повесил? Доктор Норкросс?
Энджел фыркнула.
– У Норкросса куда больше здравого смысла. Это начальник Коутс. Джейни-и-и-и-ис. Вот кто двумя руками за мотивацию. Видела плакат в ее кабинете?
Джанетт видела: антиквариат, но паршивый. На плакате был котенок, повисший на суку. Держись, мол, крошка, держись. Однако большинство здешних котят уже свалились с веток. А некоторые успели покинуть лес.
Теперь на экране показывали фото сбежавшего преступника.
– Вот это чувак, – прокомментировала Энджел. – Как после этого верить тому, что «черный значит прекрасный»?
Джанетт промолчала. На самом деле ей до сих пор нравились мужчины со злыми глазами. Она разбиралась с доктором Норкроссом, как и почему дошла до жизни такой, но ее по-прежнему тянуло к парням, которые выглядели так, словно в любой момент могли огреть тебя металлическим прутом по голой спине, пока ты стояла под душем.
– Макдэвид – в одной из наблюдательных камер Норкросса в крыле А, – добавила Энджел.
– С чего ты взяла?
Джанетт очень нравилась Китти Макдэвид: умная и темпераментная. Ходили слухи, что на свободе Китти водила компанию с крутыми парнями, но настоящей злобы в ней не чувствовалось, разве что по отношению к собственной персоне. Когда-то в прошлом она целенаправленно резала себя: у нее были шрамы на груди, боках, бедрах. Временами она впадала в депрессию, хотя таблетки Норкросса ей помогали.
– Если хочешь знать все новости, нужно приходить сюда пораньше. Услышала от нее. – Энджел указала на Мору Данбартон, пожилую бесконвойную, отбывавшую пожизненный срок. Мора очень аккуратно выкладывала на столы журналы из своей тележки. Седые волосы Моры дыбом стояли на голове, словно паутинная корона. На ногах были толстые компрессионные колготки цвета сахарной ваты.
– Мора! – позвала Джанетт, но тихо. Крики в комнате отдыха были строго verboten[7]. Исключение делалось только для детей в дни посещений и для заключенных на ежемесячных вечеринках. – Подойди сюда, подруга!
Мора медленно покатила тележку к ним.
– У меня есть «Семнадцать»[8]. Кому-нибудь интересно?
– Меня он не интересовал и в семнадцать, – ответила Джанетт. – Что с Китти?
– Она кричала полночи, – ответила Мора. – Странно, что ты не слышала. Ее вывели из камеры, сделали укол и отправили в А. Сейчас она спит.
– Она кричала что-то конкретное? – спросила Энджел. – Или кричала вообще?
– Кричала, что идет Черная Королева, – ответила Мора. – Говорила,
