– Мне нужно мое лекарство, – прошептал Артур. – Где Малкольм?
Эмма поморщилась от боли, увидев выражение лица Джулиана, и Артур вдруг как будто ее заметил. Он поднял глаза, глядя на нее… нет, не на нее. На ее меч.
– Кортана, – сказал он. – Работы Велунда Кузнеца, легендарного создателя Экскалибура и Дюрандаля[26]. Говорят, она сама выбирает хозяина. Когда Ожье[27] занес ее, чтобы зарубить на поле боя сына Карла Великого, явился ангел и сломал этот меч, и сказал ему: «Милосердие лучше мести».
Эмма посмотрела на Джулиана. В мансарде было темно, но она видела, что он судорожно сжимает кулаки. Он что, злится на нее за то, что она за ним пошла?
– Но Кортану никогда не ломали, – сказала она.
– Это просто история, – отозвался Джулиан.
– В таких историях заключена истина, – произнес Артур. – В каком-нибудь из твоих рисунков, мальчик мой, сокрыта истина, или в закате, или в куплете из Гомера. Выдумка тоже истина, хоть она и не является фактом. Если ты веришь только фактам и забываешь об историях, твой мозг будет жить, но сердце умрет.
– Я понимаю, дядюшка, – устало сказал Джулиан. – Я еще вернусь. Поешь, пожалуйста. Хорошо?
Артур уронил лицо в ладони, качая головой. Джулиан двинулся через комнату к лестнице; на полпути он схватил Эмму за запястье и потянул за собой.
Он не прилагал настоящей силы, но Эмма все равно пошла следом, с изумлением чувствуя его руку у себя на запястье. Теперь он дотрагивался до нее, только чтобы нанести руны, и она скучала по прикосновениям, к которым привыкла за годы их дружбы: погладить по предплечью, постучать пальцем по плечу. Их тайный язык: писать пальцами на коже друг у друга слова и буквы, незаметно для остальных.
Казалось, прошла целая вечность. И теперь от того места, где они прикасались друг к другу, вверх по руке Эммы бежали искры. Ее охватил жар, странное жгучее чувство… и смятение. Когда они прошли в парадную дверь, Джулиан сжал пальцами ее запястье.
Когда дверь за ними закрылась, Джулиан отпустил Эмму и повернулся к ней лицом. Воздух был густым и тяжелым и почти ощутимо давил на кожу. Дорога была скрыта в тумане. Эмма видела, как на берег набегают вздымающиеся серые волны; отсюда каждая казалась не меньше горбатого кита. Еще Эмма видела луну, отчаянно пытавшуюся выглянуть из-за облаков.
Джулиан тяжело дышал, словно только что пробежал несколько километров. Воздух был влажным, и его футболка прилипла к груди, когда он прислонился к стене Института.
– Зачем ты пришла в мансарду? – спросил он.
– Прости, – деревянным голосом ответила Эмма. Она терпеть не могла чувствовать себя вот так рядом с Джулианом. Они редко ссорились так, чтобы это не могло закончиться обычным извинением или шуткой. У меня было чувство, что я тебе нужна, и я не смогла не прийти. – Я пойму, если ты рассердился…
– Я не сержусь. – Вдали над водой сверкнула молния, на миг озарив все небо. – В этом-то и весь ад, да? Что я не могу сердиться? Марк ничего о нас с тобой не знает, он не пытается причинить мне боль, он ни в чем не виноват. А ты… ты поступила правильно. Я не могу тебя за это ненавидеть. – Джулиан оттолкнулся от стены, сделал несколько быстрых взволнованных шагов. Его кожа как будто потрескивала от мощи грядущего шторма. – Но я не могу это выносить. Эмма, что мне делать? – Он запустил руки в волосы. От влажного воздуха они завились и липли к пальцам. – Мы не можем так дальше жить.
– Я знаю, – сказала она. – Я уеду. Осталось всего несколько месяцев. Мне исполнится восемнадцать. Поедем путешествовать по отдельности. Мы все забудем.
– Разве? – Его губы дрогнули, сложившись в кривую улыбку.
– Нам придется. – Эмму начало трясти. Было холодно, и тучи над ними катились словно дым, клубившийся в опаленном молнией небе.
– Не следовало мне тебя касаться, – произнес он и подошел ближе. Или это она подошла ближе к нему, чтобы взять его за руки – как всегда брала. – Я никогда не думал, что то, что было между нами, так легко уничтожить.
– Оно не уничтожено, – прошептала она. – Мы ошиблись… но не в том, что были вместе.
– Эмма, большинство людей ошибается. Но не всем эти ошибки ломают жизнь.
Она прикрыла глаза, но все равно его видела. Все равно чувствовала рядом жар его тела, аромат гвоздики, исходивший от его волос и одежды. Это сводило ее с ума, и ее колени дрожали, как будто она только что сошла с американских горок.
– Наши жизни не сломаны.
Джулиан обвил ее руками. На миг Эмма подумала, не воспротивиться ли этому, но она так устала бороться с тем, чего желала. Она даже не думала, что когда-нибудь ей выпадет это вновь – Джулиан в ее объятиях, сухие мускулы, упругость, напряжение, сильные руки художника гладят ее по спине, пальцы выводят на коже буквы, слова.
«М-Н-Е-К-О-Н-Е-Ц».
Эмма в ужасе открыла глаза. Его лицо было так близко, что почти превратилось в пятно света и тени.
– Эмма, – произнес он, крепче прижимая ее к себе.
А потом он целовал ее. Они целовали друг друга. Он подстроил ее тело под свое – изгибы и впадины, мышцы и мягкость. Его губы приоткрылись, прижавшись к губам Эммы, язык нежно их очертания.
Раскат грома прогрохотал, как взрыв, молния ударила в горы и словно выжгла дорожку на внутренней стороне век Эммы.
Она вновь приоткрыла губы, уступая его напору, Джулиан обвил руками ее шею. На вкус он был как огонь, как пряности. Его руки скользили по ее телу, он прижимал ее к себе крепче, издал горлом негромкий, мучительный стон желания.
Казалось, это длилось целую вечность. Ладони Джулиана словно лепили очертания ее тела – спину, изгиб тела под грудью, округлые линии бедер. Он поднял ее и прижал к себе так, словно они могли заполнить пустоту друг друга, и шептал – лихорадочно, поспешно:
– Эмма… ты мне нужна, я все время, все время о тебе думаю, я так хотел, чтобы ты была со мной в этой чертовой мансарде, а потом я обернулся – и ты там была, как будто ты меня услышала, как будто ты всегда рядом, когда ты мне нужна…
Вновь сверкнула раздвоенная молния и озарила все вокруг: Эмма увидела свои руки, вцепившиеся в край футболки Джулиана – о чем она вообще думала? Она что, собиралась раздеть его у главного входа в Институт? Реальность вступила в свои права; она высвободилась, с колотящимся о ребра сердцем.
– М-м? – Джулиан недоумевающее смотрел на нее сонными, томными вожделеющими глазами. Эмма с трудом перевела дух. Но его слова продолжали звучать
