звездами, в это мгновение уже начал зарождаться новый звук – нарастающий, сухой, как кашель больного пневмонией, гул самолетных двигателей, и всего лишь мгновение спустя обрушится он на землю тяжело и необратимо, как ураган. И пойдут короткими волнами красавицы «сушки» или тяжелые твердолобые «Ми-8». А затем… затем взбесится внизу огненно-радостная смерть и пойдет танцевать по улицам безумный вальс. Закружится все быстрее и быстрее в надменно-беспощадной пляске. И вдруг вспыхнут фальшивым знамением на фоне бархатного южного неба красивые рыже-апельсиновые сполохи от рвущихся в ночи авиабомб. Город ждал. Это ожидание было томительным и страшным, сводящим с ума неопределенностью и нескончаемостью. Казалось, и руины, и уцелевшие дома в центре, и деревья – весь город припал к земле, настороженно и чутко, будто завидевший охотников волк. Володька Градов покосился на стоящего рядом ефрейтора с «мазутными»‹»Мазута» (сленг) – черный цвет погон или шевронов.› погонами, обстоятельно смолящего «Астру», и попросил:
– Слушай, брат, оставь докурить. Ефрейтор – плечистый, румяный парень – осмотрел Володьку, затем взглянул на «бычок», словно отмеривая дозу, затянулся еще раз и равнодушно протянул окурок. Володька аккуратно принял подарок, пару раз с наслаждением глотнул резкий табачный дым и, благодарно улыбнувшись, кивнул:
– Спасибо, брат.
– Да ладно. – Ефрейтор вздохнул. – Ты откуда, зяма?
– С Воронежа.
– «Чижара»‹»Чижик» – в некоторых родах войск означает солдат второго полугода службы.›, что ли? Володька не любил армейских градаций – «чижик», «фазан», «зверь», поэтому лишь пожал плечами.
– Первые полгода, – объяснил он.
– А-а, – протянул ефрейтор. – «Зверек», значит. Ну, ясно. – Он отвернулся и уставился на застывшие, черные, без единого огонька дома. Хотя оставшиеся после авиабомбежек руины даже домами назвать было нельзя. Одна стена, две, реже три. Сохранились, правда, кое-где почти целые пяти- и шестиэтажки, но таких было совсем мало. По пальцам пересчитать. В основном же окраины Грозного превратились в развалины, и жили тут только бродячие псы. Володька затянулся, теперь уже неторопливо, со вкусом, прикинул, что хватит еще тяги на три-четыре, а если не бояться обжечь пальцы, то и на все пять. Можно посмаковать. Табачная дурь шибанула в голову, все поплыло, завертелось, глаза полезли из орбит, и захотелось нажать на них пальцами, чтобы вдавить обратно. После двух дней без курева – хорошо… Он перевел дыхание, поправил висящий за спиной автомат и оглянулся. В ночи громко и зло, словно сытые псы, рычали двигатели «Т-80», но темнота делала их практически невидимыми. Володька различал лишь пару ближайших БМП. Ефрейтор вздохнул, прокашлялся и харкнул мокротой в развороченную гусеницами грязь.
– Вот бляди, – пробормотал он. – Под самый Новый год сюда швырнули. Не дали праздник на гражданке встретить. Суки. Веришь, нет, – бухнул ефрейтор через плечо, – я уже два месяца как на дембеле должен быть. Прикинь, службу оттащил и в это говно влез. А может, еще успею? К Новому году-то? Как думаешь? Перемочим мы черножопых до праздника? Володька не нашел что сказать.
– Ну, вы-то, «звери», ладно, – продолжал развивать свою мысль ефрейтор. – Вам еще службу тянуть и тянуть. А мы-то, дембеля, какого х… здесь делаем? Суки! – еще раз с нескрываемой ненавистью выдохнул он. – Прикинь, наших тут – пятеро. И все с Тамбова. Все по дембелю. Мне пацан со штаба звякнул. Прикинь. А никого ни хрена не вижу.
– Ты откуда? – спросил Володька, справедливо решив, что разговор, пусть и такой, все же лучше томительного ожидания.
– Сказал же, с Тамбова, зяма. – Ефрейтор повернулся, дохнув Володьке в лицо стойким запахом перегара.
– Нет, я имею в виду: где служил?
– А тебе-то что?
– Да ничего в общем-то, – согласился Володька, бросая окурок в липкий жидкий снег и растирая его носком сапога. Сделав это, он так же, как и ефрейтор, поправил автомат, поймав себя на мысли о том, что у большинства солдат совершенно одинаковые жесты. – А в город нас чего кинули, не знаешь?
– Хрен его знает, – дернул плечом ефрейтор. – Одни говорят – проходы к дворцу Дудаева щупать, другие – дороги к горам перекрывать, а я так думаю, что просто надо «духов» побольше замочить. Чтобы напугать всех этих черножопых. – Ефрейтор неожиданно повернулся на каблуках и в упор уставился на Володьку. – Ну, чего пялишься, зяма?
– Ничего. – Володька отвел взгляд.
– Весь, бляди, Новый год испортили, – с пьяной настойчивостью выругался ефрейтор. – У меня кореша были, ушли все позже, чем я. На неделю, на две. Миха Трактор, падло, даже на три. А я, веришь, в конце сентября ушел и до сих пор службу тяну. Пацаны на гражданке засмеют. Они там хань трескают, а я, блин, тут сапоги топчу. Вот ты, «зверек», как думаешь, чего нас сюда под самый Новый год загнали?
– Ну, может быть, надеются, что эти… – Володька поискал нужное слово, нашел и закончил: -…боевики сейчас не такие внимательные… Мы проходы в город прощупаем, чтобы потом, в случае чего, потерь поменьше…
– Ну ты и валенок, земеля! – Ефрейтор захохотал. – Чего ты думаешь, отцы-командиры – дураки, что ли? Прикинь, Новый год скоро. И солдаты, и офицерье – все домой хотят побыстрее. Нам бы черножопых перемочить да к празднику дембельнуться. Офицерью
– к женам. Вам, «зверям», в войска. Командиры знают, что мы ради этого всех тут положим. Потому и на бухло хрен кладут, понял? Пьяному, мол, по хрену, в кого стрелять. Я вот где-то слыхал, что раньше даже перед боем… в смысле в Отечественную… водку давали. Тогда, мол, солдат ничего не боится. Всех косит. Вот наши и подгадали. Хотя ты-то «зверек» необстрелянный. – Ефрейтор еще раз окинул Володьку взглядом. – Дай-ка сюда автомат.
– Зачем? – насторожился Володька.
– Дай, дай, не ссы. Не украду. Володька нехотя стащил с плеча «АКМ» и показал ефрейтору.
– А теперь смотри сюда. – Ефрейтор стянул с плеча свой. – Во, видишь рожки? – К «АКМ» ефрейтора было пристегнуто одновременно два рожка, перевязанных синей изолентой. – Случись чего, зяма, я – раз, блин! – рожок переверну и опять готов к труду и обороне. А ты пока в своем сраном подсумке рыться будешь, тебя десять раз успеют мочкануть. Понял? Душманье – это тебе не наши хренососы в войсках. Они за две секунды успеют и жопу тебе порвать, и глотку перерезать. Понял? У меня кореш в Афгане служил. Рассказывал, что там душманье с нашими делало. Пацаны на гранатах рвались, лишь бы к «духам» живыми не попасть. На, держи. – Он порылся в кармане пятнистой куртки и вытащил моточек изоленты. – Скрути все свои магазины так же, как у меня. А то ведь, случись чего, нам с тобой рядышком воевать придется. Не хочу, чтобы меня под демобу из-за какого-то молодого грохнули. Володька хотел было ответить на «молодого», но сдержался. Молодой, дембель – какая разница? Пуля не разбирает, кто перед ней. А насчет рожков – это ефрейтор верно сказал. И впрямь на перезарядку меньше времени уйдет. Он вытащил обоймы и принялся перетягивать их изолентой. Точно так же, как у «старшего наставника». Валетом.
– Да ты не торопись, земеля, – снисходительно-пьяно усмехнулся ефрейтор. – У тебя от волнения руки трясутся. А случится чего – держись рядом со мной. Вместе не пропадем. Володька закончил перетягивать рожки и протянул остатки изоленты ефрейтору.
– Так-то лучше. – Тот сгреб моточек с тонкой Володькиной ладони огромной шершавой пятерней и сунул в карман. – Что, дрейфишь, земеля? – усмехнулся он.
– А ты? – серьезно спросил Володька.
– Я-то? – Ефрейтор снова усмехнулся, криво и зло. – Я, братан, ничего не боюсь. Я боюсь, что нам сегодня ни одного «духа» не встретится. Чтобы его собственными руками к стенке поставить. Черноту ненавижу! Всю Россию под себя подгребли, суки! Баб наших трахают. На рынках, куда ни погляди, везде черножопые. И на улицах. И борзые, падлы, стали. Ельцин прав, пора их учить. Перестрелять всех к такой- то матери. Володька вздохнул.
– Чего дышишь? – недобро осклабился ефрейтор. – Не нравится? Интеллигент, что ли? Вот вы, бляди, страну и просрали. Дерьмократы долбаные. Не живется спокойно вам. Все на работягах катаетесь, падлы. Не знаете, что такое работа. Деньги за не хрена делать получаете. Хаваете и пьете на наши бабки. Моя бы воля, я бы вас всех перемочил. Легче б жилось. Володька промолчал. Подобных рассуждений он наслушался
