– Я в двенадцатый бокс.
– Вы к кому, товарищ? – поднялась она. – Время посещений уже давно закончилось.
– Девушка, – Проскурин продемонстрировал удостоверение, – я же вам сказал: в двенадцатый бокс. Та, даже не взглянув на удостоверение, дернула плечом.
– Пожалуйста, проходите, – сказала она с абсолютным безразличием. Проскурин понял, что, если бы вместо него сюда пришли убийцы, она пропустила бы их точно так же, даже не заглянув в документы. Ладно, разберемся. Он прошел мимо пахучей столовой, из которой очень уж специфично тянуло смесью пайковой госпитальной снеди и лекарств – запах, присущий только больницам; мимо палат, за дверью одной из которых работал телевизор; мимо ординаторской и пожарного выхода. Справа остались перевязочная, ванная, затем, похоже, туалет, потом еще пара каких-то дверей, опять же без номеров и пояснительных табличек, а следом стеклянная, довольно опрятная, с надписью: «БОКС № 12». Проскурин постучал, и тут же из-за дверей донеслось:
– Ну заходи, заходи, чего стоишь-то? Майор толкнул дверь и вошел. Алексей полулежал на койке, почитывая старый номер «Юности». Увидев входящего Проскурина, он улыбнулся.
– Ну, как успехи, мил человек? Проскурин неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ.
– Нормально. А что не спрашиваешь-то, кто идет? Вдруг бы твой капитан пожаловал?
– Ха! Я ведь не дома за семью замками. Капитан стучать не стал бы. А таких вежливых, как ты, в этой больнице вообще нет. Кому стучать-то?
– Ну, ясно. Хорошо мыслишь, дельно. – Проскурин придвинул больничный стул, присел, поправил халат. – Как чувствуешь себя?
– Ничего, сносно. Лучше, чем утром. Хоть температуру сбили, да и мутит меньше.
– Доктор сказал, что кровь тебе переливать не надо. Напугала меня аптекарша.
– Я знаю, – кивнул Алексей. – Они меня тут затретировали совсем своими уколами. Чувствую, что, когда выйду, смогу этим самым местом кирпичи ломать.
– Все равно, рад за тебя. Разузнал я кое-что. И про тебя, и про себя. Много нового, интересного. – Проскурин в двух словах обрисовал ситуацию. Алексей посерьезнел.
– Ну надо же. А я-то думал, чего Поручик так орет? Смотрел, смотрел, ракет не видно, а это, оказывается, я его сбил.
– Мало того, ты еще и двух милиционеров застрелил, а третьего ранил. Опознал он тебя.
– Ну понятно. Меня бы так напугали, я бы и архангела среди чертей опознал, – вздохнул Алексей. – Ну и что делать думаешь?
– А что делать? Честно говоря, произошло именно то, чего я и боялся. Влипли мы с тобой по самые уши. Историю они, конечно, выдумали красивую. На слово тебе никто не поверит. Правда, существует полетная карта, и, я думаю, при случае мы ею воспользуемся. Ведь не сам же ты эту карту нарисовал. Наверняка тебе ее вручили в торжественной обстановке. И печать на ней, и подпись. Алексей кивнул.
– Это единственное доказательство, которое у нас имеется. Проскурин подумал секунду.
– Вот чего я боюсь, так это того, что выйдем мы на честного человека, примерно такого же, как я. – Проскурин снова усмехнулся. – Он нам поверит, затем придет толстый дяденька в погонах с большими звездочками, возьмет полистать твое дело, – ему ведь не откажешь, – а потом раз – фокус! Была полетная карта – не стало полетной карты. Аплодисменты.
– Что значит – не стало? – не понял Алексей. – Куда же она денется?
– Ну и телок ты, Семенов Алексей Николаевич. Исчезнет твоя карта. Исчезнет, и все. Как Поручик. Где он? Был и нету. Потеряют или еще что-нибудь, а потом скажут, что ее и вовсе не было. И все наши с тобой доказательства рассыплются как карточный домик. Ты, я думаю, получишь пятнашку, это в лучшем случае. В худшем – вышку. А я… Мне полегче будет. Я лет на восемь-десять поеду лес валить. Если, конечно, нам обоим посчастливится в живых остаться. Алексей посмотрел на него и хмыкнул.
– Очень весело. Прямо умереть можно со смеху.
– А что теперь-то грустить? – В голосе Проскурина слышалась злая, немного натянутая веселость. – Сейчас действовать надо, а грустить будем потом.
– Котлету с хлебом будешь? – спросил вдруг Алексей.
– Чего? – опешил майор.
– Котлету. Несоленую. Невкусную. С черным хлебом. От ужина у меня осталась. Проскурин вдруг захохотал. Громко, хлопая ладонями по коленям и вытирая слезы с глаз.
– Чего смешного-то? – тоже засмеялся Алексей. – Я подумал: мне тут, как буржуину, ужин прямо в постель подают, а ты небось голодный.
– Давай, – продолжая булькать смехом, сказал Проскурин. Алексей вынул из тумбочки в изголовье завернутый в салфетку бутерброд и протянул Проскурину. Тот взял, развернул, внимательно осмотрел громадную и тонкую как блин котлетину, понюхал и впился в нее зубами, промычав:
– Правда, несоленая.
– А я что говорил?
– Все равно вкусно. Проскурин быстро уничтожил бутерброд, вытер салфеткой пальцы и, скатав бумажный шарик, щелчком отправил его в урну у двери.
– Вот, уже можно жить. Спасибо.
– Не за что. На здоровье. Ты лучше скажи, что делать думаешь? – спросил Алексей, прищурившись.
– Кино смотрел «Место встречи изменить нельзя»?
– Ну смотрел.
– Так вот, момент, когда Жеглов с Шараповым об освобождении Груздева рассуждают, помнишь?
– О чем ты говоришь? – вздохнул Алексей. – Я уж не помню, как меня зовут, а ты про кино.
– Они там доказательств набрали кучу, трактовать их можно и так, и этак. И Жеглов Шарапову говорит: «Единственное неопровержимое доказательство – это Фокс». Он, мол, единственный и неповторимый свидетель. Так вот, друг ситный, у нас та же ситуация. Единственное доказательство, – заметь, единственное и неповторимое, – это самолет. Найдем твой самолет – отмажемся, не найдем – придется всю жизнь в подполье бегать. Ты когда-нибудь в лесной избушке жил, вдали от цивилизации?
– Ты что, смеешься, что ли? – недоуменно покрутил головой Алексей.
– Кто здесь смеется? Я такое местечко знаю – закачаешься. Прямо в центре тайги, в Сибири. Никто никогда не найдет. Будем на медведей ходить. – Проскурин засмеялся. – Ну а если серьезно, то есть у меня пара зацепочек. Мой бывший приятель, а теперь просто коллега помог кое-какие материалы достать. Если не возражаешь, пока время есть, посидим разберемся. Может, ты чего дельное подскажешь.
– Давай, – согласился Алексей. – Я, честно говоря, днем тут выдрыхся, если не считать, что на уколы будили, так теперь сна ни в одном глазу. Все одно время коротать надо. Давай посмотрим твои документы. Для начала они прошлись по сводке авиакатастроф. Список оказался достаточно коротким. Пятнадцать машин, из них пять – «МиГ-29М», включая самолеты Алексея и Поручика.
– Подожди-ка. – Алексей ткнул пальцем в один из пунктов – два «МиГ-29М». – Вот эти.
– А что с ними? – спросил Проскурин, глядя на указанные Алексеем самолеты.
– Мне бы отчет внимательнее поглядеть, – простонал Алексей. – Я бы тебе точно сказал, те это самолеты или не те.
– А что тебе в них не нравится? – не понял Проскурин.
– Смотри, в нашем случае комиссию видишь? Сивцов, Ромин и Быков.
– И что? – Проскурин посмотрел на собеседника.
– У нас на взлете у одного «сухаря» движок заклинило, это еще когда я только сюда перевелся. Аварийная посадка была. В результате самолет сделал круг, вернулся на полосу, летчик чуть не погиб. Как и положено, приехала комиссия из округа – Ромин, Быков и Осташенко.
– Ну?
– Что «ну»? Приехали они, заглянули к техникам на пять минут, а потом прямиком в штаб. Поболтали часок с командиром полка, в столовой офицерской потрапезничали и отбыли.
– Ну и в результате?
– В результате летчика отстранили от работы и двум техникам по шапке дали, якобы они что-то там при проверке испортили, сбили системы. У нас никто даже вникать не стал в эту ерунду. Лажа полная, любому
