Она в недоумении уставилась на нож. Нет, она не пила вина, пока готовила лакомство. Да, она иногда бывала рассеянной, но не до такой же степени.
Ни сыра, ни орешков, ни вина. Только нож. Как глупо. В каких облаках она витала? Нет, это не годится, совершенно не годится.
Она вернулась на кухню за подносом.
36За окнами кухни небо над Лос-Анджелесом и окрестностями напоминало павлиний хвост, распущенный и излучающий разные цвета – голубой, зеленый, дымчато-оранжевый, – последний яркий вызов наступающей темноте.
Пятым самоубийцей в списке Джейн был тридцатишестилетний юрист, недавно назначенный на должность в Пятом окружном апелляционном суде. Холостой. Предсмертная записка лежала в конверте, адресованном родителям. Он убил себя выстрелом в голову.
– «Я вас люблю. Вы никогда не подводили меня. Не грустите. Я в своих снах сотни раз делал это. Это не больно».
– Это больше соответствует традиции предсмертных записок, – сказал Моше Стейниц. – Особенно заверение в любви и то, что он никого не винит. Но остальное… Я никогда не сталкивался с повторяющимися снами о самоубийстве.
– А сны могут быть запрограммированы?
– Запрограммированы? Вы это о чем?
– Ну, скажем, гипнотизер или кто-нибудь, использующий наркотики и подсознательное внушение? Не могут ли запрограммированные сны использоваться для того, чтобы у человека и в самом деле возникло желание убить себя?
– Такое возможно разве что в комиксах. Или в кино. Гипноз – это скорее эффектное зрелище, чем способ изменить поведение человека или управлять им.
Шестым в блокноте Джейн было послание от Эйлин Рут. Перед тем как повеситься, она сообщила, что выполняет обязательство перед воображаемым другом детства.
– «Милый Сейсо говорит, что он был одинок все эти годы, почему он больше не нужен Лини, ведь он всегда был рядом с ней, жил ради нее, и теперь я должна быть рядом с ним».
– Это четвертый случай из шести, когда человек слышал голоса, – отметил Моше. – И тут мы видим очевидный признак шизоидного расстройства – появляется воображаемый друг детства. Она упоминала о Сейсо в разговорах с мужем или с другими людьми незадолго до самоубийства?
– По всей видимости, нет.
– Она была близка с мужем?
– Думаю, очень близка.
– Он не замечал никаких признаков того, что жена неадекватно воспринимает реальность?
– Нет.
Седьмую записку оставил сорокалетний вице-президент ипотечного отделения одного из пяти крупнейших банков страны.
– «Я слышу зов, он не прекращается ни во сне, ни наяву – тихий, сладкий шепоток и запах роз».
37В прихожей Эйприл уставилась на высокие кроссовки, покрытые тающим снегом.
Ей отчаянно захотелось вернуться к красному клену и увидеть признание в любви, вырезанное рукой Эдди. Но клен рос в Вермонте, и с тех пор прошло почти шестнадцать лет.
Тогда канадская ель. Ей нужно было увидеть ель, стоявшую в сотне с небольшим футов от дома. Это желание обуяло Эйприл, словно ее жизнь зависела от того, прикоснется ли она пальцами к стволу, потрогает ли буквы, вырезанные в дереве.
Но вместо этого она оказалась на кухне, у раковины, стояла и разглядывала поднос на сушилке: «Хаварти», миндаль, вино.
Электронный звук, неприятный и ритмичный, заставил ее посмотреть в сторону телефона, висевшего на стене. Трубка лежала на столе.
Как давно ее сняли?
Это она звонила кому-то? Или, наоборот, звонили ей?
Она положила нож. Повесила трубку.
«Отнеси это ему, отнеси это ему, отнеси это ему…»
Эйприл взяла поднос и понесла к лестнице.
На ее середине она сделала необыкновенное открытие. Она несла не поднос. В правой руке она сжимала французский нож, гораздо больше прежнего. И острее.
38Вдали нижняя часть неба была залита кровью, красным светом, ярким, как источник жизни, а здесь, на земле, темень уже стучалась в кухонные окна.
Восьмой самоубийца, тридцатипятилетняя женщина, служившая в сенате штата Флорида, мать четырех детей, явно боролась с собой – выпустила первые две пули мимо цели. Третья разнесла ей шею. Джейн прочла:
– «Возьми пистолет, возьми пистолет, возьми пистолет, он несет радость».
Моше расхаживал по кухне.
– Эта записка предназначена не для родственников.
– Нет, не для них, – согласилась Джейн.
– Она пишет это для себя, уговаривает себя совершить этот ужасный поступок.
– Или, может быть… – начала Джейн и замолкла.
Моше повернулся к ней:
– Продолжайте.
– Может быть, она пишет то, что слышит. Голос в ее голове. Паучок живет в ее мозгу и говорит с нею.
39Вот Эйприл – в коридоре второго этажа, на пороге кабинета мужа, дверь которого открыта.
Она тихо вошла с подносом в руках.
Эдди сидел за компьютером, спиной к ней, погрузившись в описываемую им сцену; вернулся назад, стер фразу, которая не устроила его, быстро набрал новую строку, вернулся на предыдущую страницу – посмотреть, что там…
Он глубоко погружался в свои фантазии. Точно так же мир вокруг Эйприл словно исчезал, когда она садилась за рояль, сочиняла мелодию, искала нужную третью группу из восьми тактов в тридцатидвухтактном периоде.
В его работе было столько же лиричности, сколько красоты в нем самом. Когда Эйприл смотрела, как он работает и бормочет что-то под нос, недовольный собой, она вдруг понимала, что беззвучно плачет, тронутая всем, что они пережили вместе, всем, что они видели: триумфы и трагедии, единственный ребенок, рожденный мертвым… Их любовь выдерживала все утраты и неудачи и сможет выдержать то, что ждет впереди.
«Отнеси это ему, отнеси это ему, отнеси это ему…»
За окнами высились темные громады гор, снежные мотыльки бились в стекло.
Она поставила поднос на стол, заваленный всевозможными справочниками, взяла бутылку вина, подошла к Эдди и замахнулась слева направо, так, словно его голова была носом спускаемого на воду судна. Удар оказался таким сильным, что бутылка разбилась, а Эдди, облитый пахучим вином, упал со своего офисного кресла на пол.
Эйприл отодвинула кресло, посмотрела на Эдди и увидела, что он в сознании, но ошеломлен, сбит с толку, ничего не понимает. Он произнес ее имя, но так, словно не был уверен, что перед ним Эйприл.
Ей предстояло сделать то, что должно было быть сделано, для чего требовался еще и нож. Сделать все как надо. Эйприл взяла нож с подноса.
– Я так люблю тебя, – сказала она. – Так люблю.
Каждое слово было всхлипом. Потом она упала на Эдди, с ножом в руке.
40Девятым был тридцатисемилетний мужчина, университетский преподаватель и известный поэт. Он бросился под поезд метро.
– «Свобода от действий и страданий, свобода от внутреннего и внешнего принуждения», – прочла она.
Глядя в ночной мрак сквозь окно над раковиной, Моше Стейниц сказал:
– Похоже на стихи.
– Да, стихи, но не его собственные. Я выяснила: это из «Сожженного Нортона» Томаса Элиота.
Тот, кто оставил последнюю, десятую записку, был моложе всех. Двадцатилетняя аспирантка, настолько одаренная, что в колледж она поступила в четырнадцать лет, в шестнадцать стала бакалавром, в восемнадцать получила магистерскую степень и принялась работать над докторской диссертацией по космологии. Она подожгла себя.
Джейн прочла:
– «Мне нужно уходить. Мне
