– Фу, напугали, гады, – выругался Гулливер и погрозил вслед птицам кулаком.
– Кто это? – спросила Гончая, не особенно рассчитывая на ответ.
Проводник пожал плечами.
– Воробьи нынешние, а может, голуби. Тебе какая разница? Жрут все подряд, как крысы, могут и труп склевать, но на живых не нападают.
– На клестов похожи, – заметила Гончая, вспомнив загнутые клювы разлетевшихся птиц.
– На каких еще крестов? Где ты здесь кресты видала? – Обернулся к ней Гулливер. – Ты давай нормально гляди! А то кресты какие-то. Сейчас как вичухи налетят, а ты и не заметишь.
За такие слова сталкеры затоптали бы его на месте, чтобы не каркал. Гончая только презрительно усмехнулась.
– Веди уже, знаток.
Гулливер воровато оглянулся и затрусил через площадь, старательно обходя протянувшиеся повсюду колючие кустарниковые побеги. Их жидкие ветви были покрыты длинными и острыми шипами, от которых не уберег бы ни один защитный костюм, разве что армейский бронежилет. Ближе к центру площади, где кусты росли гуще, их закручивающиеся в спирали ветви напоминали ряды колючей проволоки и представляли собой такую же непроходимую преграду. К счастью, соваться в эти заросли не пришлось.
Не доходя до памятника, Гулливер свернул направо, довольно резво пересек запруженную автомобилями улицу и остановился у фонарного столба.
– Дорогу забыл? – подколола его Гончая.
– А? – встрепенулся он. – Нет… Чего-то мне опять… дышать трудно…
Девушка мысленно выругалась и принялась расстегивать комбинезон, чтобы добраться до кармана с лекарствами, но проводник поймал ее за руку.
– Фильтр, по ходу, сдох… Старый… Заменить надо…
– Так меняй.
– У меня нет запасного… Надо в метро вернуться… На Ганзе точно есть… Тут Октябрьская-кольцевая рядом… – закончил проводник, указав на высокий ромбовидный дом, стоящий на пересечении двух улиц.
В его словах Гончей послышалось что-то нарочитое, неестественное, какая-то фальшь. Но хрипел и свистел Гулливер вполне натурально.
– Кто тебя пустит на Ганзу?
– У меня жетон… сталкерский… Должны…
Гончая прокрутила в голове предложение.
– Хорошо, возвращайся. Доберусь одна. Только покажи направление.
– Один не дойду… – захрипел проводник. – Помоги… хотя бы до гермы… Снарягу… потом… можешь себе оставить…
– Ладно, пошли! – Она подскочила к Гулливеру и закинула его руку себе на плечи. – Показывай дорогу.
* * *Вход на кольцевую станцию располагался в подвале соседнего дома, что выглядело подозрительно удачным для задыхающегося проводника. Но высказать свои соображения Гончая не успела – Гулливер уже вовсю колотил в запертые гермоворота.
Те открылись неожиданно быстро. В памяти охотницы за головами отложилось, что ждать снаружи у гермодверей обычно приходилось гораздо дольше. Но на этот раз часовые проявили редкую расторопность, будто только и ждали спустившихся с поверхности чужаков.
– Двое? Давайте на дезинфекцию, – раздался из внутреннего динамика грубый мужской голос.
Гулливер неожиданно повалился на пол, и Гончей пришлось затаскивать его в шлюз на себе. А когда она подтащила его к распылителю, откуда на них хлынули тугие струи воды, внешняя дверь уже захлопнулась.
Вода была нестерпимо холодной. Девушка и так продрогла до костей на ветру, а этот ледяной душ вместе с пылью городских руин вымыл из ее тела последние остатки тепла. Зато Гулливер под холодным потоком быстро пришел в себя, стянул противогаз и заорал в застекленное смотровое окошко:
– Открывайте, вашу мать! Я вам гостью привел!
Дверь немедленно открылась, и Гончая увидела перед собой четверых встречающих в сером камуфляже – униформе всех ганзейских военных.
– Оружие на пол! – скомандовал один из них – смуглый широкоплечий тип с резиновой палкой в руках, и трое его подручных тут же направили на гостью свои автоматы.
Пришлось подчиниться. Гулливер еще и подтолкнул ногой дробовик в сторону смуглого, хотя его об этом никто не просил. Широкоплечий не оценил такой демонстративной покорности, лишь сурово спросил у проводника:
– Дуремар где?
– Она его кончила, – коротыш кивнул на свою спутницу и на всякий случай отодвинулся от нее. Теперь уже все пятеро смотрели на пришлую девицу.
– Ты кто такая? – обратился к ней смуглый крепыш, поигрывая своей резиновой дубинкой. Гончая тут же обозвала его Дуболомом.
– Это Катана с Китай-города, – поспешил ответить Гулливер.
Ответ, очевидно, не понравился Дуболому. Он сморщился, словно отхлебнул прокисшей браги, и сказал:
– Посмотрим, что ты за крыса. Раздевайся.
– Вот так сразу? – съязвила Гончая, хотя дело принимало совсем не шуточный оборот, в чем она убедилась уже через секунду.
Один из автоматчиков ткнул ее раструбом пламегасителя в солнечное сплетение, а когда она согнулась от боли, схватил сзади за локти. Другой принялся грубо срывать защитный комбинезон. Третий продолжал держать на прицеле. Дуболом с ухмылкой наблюдал за этим.
– Аккуратней, – подал голос Гулливер. – Это все-таки моя химза.
* * *Прямиком из шлюза Катану увели в комнату для допросов. Она не сопротивлялась, шла спокойно, хотя наверняка догадывалась, что ее там ждет. Гулливер наблюдал за ней – а куда было деваться?! – и каждую секунду ожидал, что она сейчас обернется и посмотрит на него. Но Катана не обернулась. Она молча вошла с вертухаями в допросную (один остался караулить у гермоворот) и даже слова не произнесла.
Он закусил губу и прислушался к себе. На душе было хреново. А еще что-то сосало и тянуло в груди. Может, и не в груди, а ниже – в животе. Может, не сосало, а грызло. Хрен поймешь! Только он подозревал, что таблетки Катаны тут совсем ни при чем.
«Ну, а что было делать?! Как иначе оправдаться перед заказчиком за то, что Дуремара упустил? Если бы Катану не сдал, кто бы поверил, что я Дуремара не шлепнул и всю его «дурь», весь Молочай, себе не прибрал?»
Гулливер любил жизнь, любил вкусно пожрать и выпить – а кто не любит?! – и весело провести время с какой-нибудь кралей тоже любил. Но сохранить жизнь и здоровье в этой ситуации можно было только одним способом – перевести стрелки на убийцу Дуремара. То есть сдать заказчику Катану, что он и сделал. «Тем более что она и вправду грохнула эту «крысу», вот пусть и не обижается – сама виновата!» Как можно не обижаться, когда тебя заживо режут или рубят на куски, Гулливер не представлял, а в том, что его спутницу ждала именно такая участь, практически не сомневался.
Катана, кстати, пока молчала, но в любую секунду из-за двери мог раздаться ее крик, и проводнику совершенно не улыбалось стать свидетелем этого момента. Он бы давно убрался от гермоворот на станцию – в бар, к шлюхам, да куда угодно! – но пока заказчик не определился с виновным, смыться без его разрешения было себе дороже.
Гулливер покосился на гермоворота, хотел отвернуться, но то, что он там увидел, заставило его задержать взгляд. Между створками бронированных дверей тонкой струйкой просачивался дымок. Точнее, дым! Черный! Но этот дым почему-то не разлетался по воздуху и не поднимался кверху, а скапливался и густел,
