Холодно. Левая рука заледенела, и Тео боялся опустить взгляд на ладонь — чудилось все, увидит красную линию пореза — разбухшую, воспаленную, сочащуюся кровью. Нет, лучше не смотреть.
Что с ним происходит?
Тео вжал голову в плечи. Страх заползал в его горло, точно скользкая змея, скручиваясь в животе тугим комком. Тео подловил себя на том, что мелко дрожит. Послышался шелест травы, звуки шагов. Кто-то подошел и остановился рядом.
— Кхм…
Тео поднял голову. Над ним высился Герман — заячьи глаза распахнуты, надо лбом взвился локон, а пальцы теребят потрепанный край стеганой жилетки. Солнце уже встало, по лесу скользнули первые лучи, и один упал сквозь крону на лицо Германа, позолотив кончики его волос.
— Я хотел спросить…
Парень запустил пятерню в волосы, взъерошил золотистое гнездо.
— Не выходит ничего с подарком. А день рождения завтра. Хочу перед битвой подарить. — Герман помрачнел. — Мало ли что потом… Всякое бывает. Я, знаешь, никогда не бывал в такой бойне, и… — Мысли унесли его далеко, но Герман оборвал себя и вновь улыбнулся. — Слышал, как ты играешь на флуере. Здорово! Знаешь, Илянатоже играет. Только на свистульке. И поет красиво. Любит музыку, всегда тащит меня послушать лэутаров, мы на ярмарки приезжаем в город, прокрадемся к площади, где-нибудь спрячемся в уголке и слушаем. Я-то равнодушен, но подумал, может, она захочет научиться играть на флуере… Я представляю себе, как делают дудочки, но ты, наверное, знаешь лучше меня… Не мог бы ты помочь?
С появлением Германа липкая змея, забравшаяся в грудь, рассосалась. Отчего-то просьба парня тронула Теодора — тому действительно хотелось сделать девушке приятное. Тео глянул за спину юноши: Иляна стояла на пригорке рядом со Шнырялой — девушки-перекидыши, такие похожие и одновременно разные, беседовали. До него донесся ядовитый хохоток Шнырялы, а следом — холодный, легкий Иляны. Она перехватила взгляд Германа и чуть улыбнулась. Парень помахал ей рукой.
— Пойдем, — бросил Тео.
И, поднявшись на затекшие ноги, Тео зашагал к речке. Камышей росло тут порядком. Он и Герман выбирали нужный тростник довольно долго, солнце уже поднялось над Карпатами желтым сияющим колесом, разливая золотистые лучи по нагорьям и тракту, убегающему на юго-восток, в Брашов. Над деревьями позади вилась струйка серого дыма — Охотники, вероятно, завтракали у костра.
Тео забрался в гущу тростника, набрав в сапоги воды, и наконец отыскал подходящий стебель. Срезав его, он выкарабкался вместе с Германом на берег. Парни негромко переговаривались, обсуждая привычные Теодору вещи: Герман сам успел пожить и в лесу, и в городе, и понимал Тео с полуслова. Заметив уцепившуюся за рогоз соню, парень кивнул, и они с Тео, не проронив ни звука, долго наблюдали, как мелкий зверек карабкается вверх, перебирая крохотными мохнатыми лапками.
На лице парня сияла улыбка.
Герман был ниже Теодора и более щуплый, зашитая тут и там рубашка свисала с тонких плеч, оголяя костлявые ключицы. И казался младше, хоть они были одногодки. Даже будучи Охотником, Герман относился к Теодору, точно к старшему брату, — и отчего-то в груди Тео разрослось, разбухло приятное и мягкое облако. Он дал волю этой радости. Давно не давал, но с тех пор, как получил обратно свои воспоминания и поклялся, что станет прежним, позволил улыбчивому, щуплому пареньку войти на ту поляну своего леса, о которой говорил Кобзарь. Место, о котором знали лишь близкие друзья. Теодор подумал: стать друзьями так легко! Он часто слышал: «Мы будто всегда знали друг друга», но впервые испытал такое в своей жизни…
Приятели уселись на камне, и Теодор стал показывать, как мастерить из тростника дудочку: выровнял срезанные края, удалил внутренние перегородки, вычистил полую трубку и прорезал прямоугольное отверстие свистка. Смастерил пыж из кусочка дерева, подогнал под трубку. Ниткой стянул край дудочки, чтобы не треснула. Провертел отверстия и снова почистил флуер.
— Не бог весть что, конечно… Инструментов нет, так бы лучше сделал. Но раз день рождения завтра, то… — Тео протянул Герману флуер.
Парень заулыбался и, блеснув на Теодора огромными глазами, кивнул:
— По-моему, отлично! Еще бы набрать цветов по пути, чтобы сплести венок…
Парень мечтательно вертел в пальцах дудочку. Вдруг он закусил губу и, отправив взгляд блуждать над рекой, в туманные дали, заговорил. По тому, как дрогнул его голос, Тео сразу почувствовал: парень собирается сказать нечто важное.
Ведомый воспоминаниями о себе — светлом, радушном, — Тео позволил себе слушать, открыв сердце. Герман действительно хотел поделиться чем-то очень важным. Разве не это делает тебя другом — выслушать, помочь?
— Знаешь, я правда хотел ей подарить что-нибудь… Неважно, что будет потом, когда мы окажемся на кладбище в Братове и встретим нелюдимцев. Мне плевать, уйду я в землю или ее самой не станет. Плевать. Просто хочу… Понимаешь… — Он вздохнул, и Тео внимательно слушал и будто предчувствовал, что тот хочет открыть ему. — Я люблю ее.
Он сорвался на хрип, чуть кашлянул. Горло от волнения перехватило, длинные пальцы дрожали.
— Я впервые это говорю. И знаешь, Тео… удивительно, как ты сразу это понял. Другие-то не догадываются. Даже она. Я хорошо прячу, что думаю.
— Почему не скажешь?
Герман смолк, провожая взглядом летящую по небу стаю — птицы возвращались в родные леса после зимних холодов, чтобы вновь дарить этим местам щебет, суету, жизнь.
— Это ничего не изменит.
Теодор тяжело выдохнул, уставился на веснушчатые пальцы парня — те мелко тряслись, вертя дудочку.
— Мне жаль.
— Ты и Санда. Вы…
— Не знаю.
— А я знаю. Она говорила о тебе.
Тео вскинул брови.
— Что?
— Ну, проскальзывало в разговоре — сам знаешь, как бывает… И, черт возьми, не знаю, что у вас там с ней, Тео, но я-то вижу. Что-то между вами есть. Хорошее. Так она говорит о тебе. И даже в тех нескольких словах, что ты сказал о ней. Не подумай, я не лезу в твою жизнь, просто… посмотри на меня. Тео, я бы все отдал, чтобы изменить… что-нибудь. Но даже так мне плевать! Знаешь, я просто хочу, чтобы ей жилось легче с тем бременем цели, которое потянуло ее
