Но все они — люди.
Защищали его. Отдали жизни за него, Санду, Шнырялу.
И Теодор был благодарен.
Ему было больно. Жалко. Их. Себя.
Но хуже всего, больнее всего были воспоминания — смешно подумать — сегодняшней давности. Всего пара часов, а уже прошлое, которое не вернуть. Оно ушло вослед мертвецам.
«Тео… ты простил меня?»
Теодор вонзил лопату во влажную почву. Земля чавкнула, когда он отодрал пласт скользкого чернозема и отбросил в сторону. Ком упал монолитной глыбой, тяжело откатился и даже не разбился на кусочки.
Почему Тео все время думал о словах Телу? Почему?
Змеи в желудке мерзко заскользили, впиваясь во внутренности, высасывая силы. Тео остановился, уставился в черное дно ямы. Стены могилы сдавили со всех сторон.
Скоро сюда опустят Гелу.
Впервые в жизни Теодор хоронил своего врага.
И почему-то его жалел.
После похорон, когда Охотники разошлись, Змеевик подозвал к себе друзей. Тео и девушки уселись у костра, Вик передал всем немного еды и начал разговор:
— Это были те самые нелюдимцы, которых мы собирались окружить с северянами в Брашове.
— Но как они… — начал Тео.
— Видимо, разведчики Йонвы донесли ему про братьев Урсу. Он не стал дожидаться, пока мы объединимся. Судя по всему, разделил нелюдимцев на два отряда: один атаковал нас, а второй… Я послал гонца к братьям Урсу, но, боюсь, уже поздно. Если они выживут, мы встретимся на подходе к Брашову. Нас, Охотников с востока, осталось всего четверо…
Змеевик протяжно выдохнул. Сцепил пальцы в замок.
— Однако Йонва поступил неразумно. Он рискнул, а мы все равно победили. Ценой истребления почти всех Охотников, но победили. Теперь у Йонвы нет стригоев.
— Он может снова набрать отряд?
Змеевик покачал головой.
— Тео, пойми. Нелюдимцы — страшнейшая сила. Даже вдвоем они могут уничтожить целое селение, ты видел это своими глазами. Но стригои — большая редкость. К тому же они могут впадать в спячку. Спят обычно в темных укромных местах: подвалах, криптах кладбищенских часовен, пещерах… И пробуждаются, чтобы убивать. А затем впадают в спячку вновь. Они не люди. Уже нет. Когда-то их было гораздо больше, но Охотники не дремали. И сейчас они рыщут по всей Трансильвании и с риском для своей жизни уничтожают угрозу жизням чужим. Ведь именно нелюдимцы — настоящая угроза. Не нежители, как думал Вангели. А стригои.
Теодор вспомнил, что говорил Вангели: «Именно тому, кто уже мертв, стать нелюдимцем проще всего». И решился.
— Это правда, что нелюдимцами становятся в первую очередь нежители?
Змеевик оторопело глянул на Тео, затем нахмурился.
— Значит, правда, — зло бросил Тео. — То есть Вангели прав!
— Вангели не прав, — сказал Вик, поднимаясь на ноги. — Запомни это. Были живые, которые уничтожали миллионы людей. Но задумайся. Станешь ли ты потому лишать жизни весь род людской?
— Так, — прищурилась Шныряла. — Если у Йонвы, считай, нет нелюдимцев… То он должен исчезнуть! Помните, как сказал Кобзарь? Эта тварь сгинет, если мы либо найдем эту чертову… э-э-э Любовь, либо победим его в битве. Мы надрали зад нелюдям, так что теперь Йонва должен свалить! И нам нет нужды искать этот Алтарь! Едем в Китилу!
Она зло ухмыльнулась.
— Подождем вестей от братьев, — сдержанно ответил Вик. — И в Брашов все-таки съездим.
Двинулись на юго-восток ввосьмером. Часть коней оказалась перебита, часть сбежала, но несколько все же бродило неподалеку, их и оседлали.
Теодор же простил Санду, и вновь она ехала с ним. Больше не было того смущения, что он испытывал вначале. Теперь сидеть рядом с девушкой, чувствовать ее руки у себя на спине было для него само собой разумеющимся, да и сама Санда как-то переменилась.
Девушки спаслись от нелюдимцев чудом — пошли на реку стирать одежду, а нелюдимцы напали на лагерь с другой стороны. Радость от того, что они спаслись, до сих пор переполняла Тео: он насмерть перепугался за Санду. Но битва и гибель Охотников сильно повлияла на девушку. И Тео почувствовал, что Санда как-то повзрослела. Даже сама спрыгивала с лошади, когда они делали остановку, а потом и вовсе попросила Теодора возобновить тренировки с оружием. На ее белом, веснушчатом лице проступало упрямство — и Теодор про себя ухмылялся: от Шнырялы заразилась? Того и гляди, скоро кусаться начнет, чуть ляпнешь что-нибудь не то!
Не давало покоя лишь одно: мысли о погибших. И особенно о Телу. Тео тысячу раз прокручивал в памяти ссору. Что-то не давало покоя. И Тео наконец понял что.
Из рассказов Вика он знал, что за юным Охотником закрепилась хорошая репутация. Собратья искренне оплакивали его гибель. Парень был юн, но уже успел их не раз выручить. Они с Иляной уничтожили многих нелюдимцев, никогда не отказывали в помощи, даже если это грозило смертельной опасностью…
И Теодор понимал: все, буквально все, что говорят о Гелу-Охотнике, противоречит его воспоминаниям о Гелу-мальчишке.
Гелу-мальчишка был трусом. Забитым трусом, которого поколачивал отец-пьяница. И еще подхалимом. Всегда искал сильного, чтобы за его счет что-то получить. А в ту самую ночь… Он колебался, когда обвиняли Тео, но не посмел сказать слово против Думитру, и гад оставил Теодору шрам.
Теодор никогда бы не простил того Телу.
Но взрослый Телу был другим.
Как трус превратился в Охотника, пожертвовавшего собой ради других? Ради самого Тео? Как?! Могло ли вообще такое произойти? И как бы ни был силен гнев Теодора, он понимал: каким-то чудом это произошло. Тот Телу, которого он встретил, а после похоронил, был не Телу.
Новое имя действительно дало ему новую жизнь.
И того, нового Телу — Германа — Теодор жалел.
И жалел, что наговорил ему ненужного.
«Тео, ты меня простил?..»
Если бы он мог отмотать время вспять…
Но уже было поздно.
…и сотрется память о них, изгладятся могилы и порастут травой, и колесо времени покатится дальше, но огонь будет жить вечно.
