— Больно… — захлебывался он. — Мне больно… Больно…
Тео, не в силах больше играть, уперся руками в мостовую, пытаясь дышать, но боль пронзала легкие.
Повисла блаженная тишина.
Над домами ударили золотые лучи.
На земле черными кучами лежали тела нелюдимцев и мертвые Охотники. Оставшиеся в живых смотрели на две фигуры в центре площади: Кобзарь рыдал, а перед ним на коленях сидел мертвенно-бледный Теодор.
Перед глазами Тео все поплыло. Воздуха не хватало. Слабость. Ужасная слабость. Площадь заволок туман, и Теодор лишь слышал, как к нему кто-то идет, стуча каблуками. Вот он склонился, что-то бормочет. Множество бирюлек бренчат и тренькают над головой…
— Тео… — шептал Кобзарь. — Тео Ливиану…
Тео поднял лицо и приоткрыл веки: над ним горели широко распахнутые глаза — голубой и зеленый. Лицо Кобзаря подергивалось от судорог, он прерывисто, с хрипом дышал. И слезы, будто капли горячего дождя, капали на окровавленное лицо Тео.
Кобзарь присел, провел ладонью по плечу Тео, уронив голову ему на грудь, зарыдал.
— Прости меня, Тео… Прости меня… Прости…
Глава 22
О враге и друге
Тео Ливиану открыл глаза.
Он стоял посреди круглого огромного зала. Казалось, зал бесконечен: на черных стенах мерцали звездочками светильники, пол отражался в потолке, а потолок — в полу, и Теодору вновь почудилось, что он оказался в центре Вселенной.
Падает в полночь.
И сразу понял.
Он умер.
И стоит в Тронном Зале самой Смерти.
Теодор поднял глаза — перед ним темнели каменные ступени, ведущие на высоту, к огромному и величественному трону. Кресло пустовало. Рядом с троном, прямо на полу, сидела пестрая фигурка в гигантской шляпе.
Тео встрепенулся и сделал несколько шагов к Глашатаю. Волшебный Кобзарь улыбался, смотря с какой-то особенной теплотой.
— Что… что произошло? Как мы здесь очутились? Я что… я…
— Тра-та-та, какая спешка! — Кобзарь вспыхнул лучезарной улыбкой. — Не волнуйся, Теодор, в Золотом Замке нет времени. Потому спешить совершенно некуда. Не хочешь присесть?
Кобзарь похлопал ладонью по полу, будто это было само собой разумеющимся. Ну, действительно, почему бы после всего, что случилось, не усесться на попу прямо перед троном самой Госпожи и не поболтать? Может, Кобзарь сейчас еще и кружечку чая вытащит из-за спины?
Тео недоуменно уставился на Глашатая.
— Вы кричали. Там, на площади. Ваша кобза…
Теодор посмотрел за спину музыканта: свертка нет.
— Она разбилась?!
— И да и нет, — уклончиво ответил Кобзарь. — Может, все же присядешь?
Тео качнул головой. Его снедало нетерпение, в теле будто скрутилась пружина, жаждущая распрямиться.
— Что произошло?
— Хм, хороший вопрос. — Кобзарь приложил палец к подбородку. — А ты как думаешь? Хочу услышать твою версию, мой мальчик.
Тео перебрал в памяти воспоминания. Йонва. Церковь в цитадели. Алтарь Любви, оказавшийся зеркалом, в котором Теодор увидел себя.
— Я стал Любовью?
Кобзарь развел руки, будто хотел его обнять.
— Совершенно верно, дорогой мой Теодор Ливиану! И я тебе бесконечно благодарен.
Тео осмотрел одежду Глашатая: музыкант вновь сиял и светился, и от того бледного и растерянного Кобзаря, каким он видел его в Ноктумгарде, не осталось и следа.
— Вы освободились?
— Нет, — покачал головой Кобзарь.
— Но как же…
— Я раб навечно. Но хватит обо мне. Давай сначала побеседуем о тебе. Ведь это действительно достойно легенды! — Кобзарь выхватил из рукава три карты и помахал ими.
Теодору пришлось сделать еще несколько шагов, он оказался прямо перед Глашатаем и взял у него карты.
— Туз пик, треф и червей, — пробормотал Тео. — Туз пик — это Йонва, я знаю. А я… — Он вдруг вспомнил последний образ Джокера. — Значит, туз червей — то есть Любовь — это я?
— Верно. Ты встретил у Алтаря Фредерика Фармера — бедного юношу, который полжизни прожил в заблуждении. Охотился не за теми, за кем должен был, — вздохнул Кобзарь. — Но он получил шанс все исправить. Тогда, перед входом в Алтарь, с тобой говорила сама Любовь. Ты разве этого не понял? Последний Влюбленный — тот, кто сто лет назад открывал Алтарь, это Фредерик Фармер. Кто бы мог подумать, что этот юноша, кинувшийся душить Каталину в первом туре Макабра, в итоге найдет Алтарь, откроет его и, пройдя испытания, станет самой Любовью… Ты мог бы подумать?
Тео покачал головой.
— А я догадывался, — радостно улыбнулся Кобзарь.
Тео приподнял бровь.
— Последним Влюбленным, Тео, мог быть любой из вас. Твой отец, Александру Вангели, мог бы преодолеть свою ненависть и научиться Любви, но понял это слишком поздно. Санда, Шныряла, Змеевик — вы вчетвером прошли этот путь. Один бы ты не справился. Так же, как Фредерик не отыскал бы Алтарь без Каталины и Себастьяна. Любовь спасла их. И вас всех… Ты начал с ненависти к роду людскому, Тео, и чем закончил? Желанием всех спасти. Человек всегда Джокер. Любой человек. Помни это.
Кобзарь встал с пола и отряхнул атласные штаны. Затем глянул на Тео и широко улыбнулся.
— Что смотришь так угрюмо? Разве я не прав? Ты трижды доказал, что ставишь других выше себя: когда решился на Макабр ради родителей, когда отказался от выигрыша ради друзей, поняв, что они тебе дороже, и, наконец, сейчас, когда взял на себя бремя открыть Алтарь. И узнал правду.
Любовь нельзя освободить, Тео.
Любовью можно только стать.
Потому ты увидел на Алтаре зеркало и больше
