Ее словно ударило током. Глаза расширились и с недоверием посмотрели на Штольца. То, о чем Лизхен только догадывалась, предполагала, может, интуитивно чувствовала, теперь осознала совершенно четко. Он чужой здесь! Даже, наверное, не менее чужой, чем она сама. А эта форма – это всего лишь маска. Все, как и у нее. И самое страшное, она поняла, что он тоже знает о ее особенности. Хотя, может быть, и не знает, но определенно понимает. Это знание было и оружием, и уязвимостью обоих, и Елизавета Мурашова теперь не знала, что с этим делать. Определенно стоило обдумать эту информацию. Смущенно улыбнувшись, она вежливо распрощалась с Георгием Ивановичем и легкой походкой скрылась среди палаток.
Штольц проводил девушку взглядом. Нужно найти к ней подход, хотя работать с нервной молодежью потруднее, чем с параноидально подозрительными партайгеноссе. Пока что предстояло иметь дело именно с ними: поработать с новым текстом для агитаторов и прокламаций.
Типография – ценнейшее и стратегически важное приобретение Рейха – являлась режимным объектом, вход туда разрешался только избранным, имеющим непосредственное отношение к идеологической работе. Аналитик получил доступ по решению самого рейхсфюрера. А по мнению Георгия Ивановича, из этих списков следовало бы сначала вычеркнуть самого главу агитационного отдела. Который не то что послание миру от лица Четвертого рейха сочинить не мог, но и при ежедневном обращении к жителям путался в словах Великого фюрера, постоянно сверяясь с текстом книги, бережно хранившейся на постаменте под постоянной охраной двух человек из СД. И речи ответственного за работу с массами скорее напоминали проповеди изрядно нагрешившего накануне возлияниями пастора. Так чаще всего и обстояли дела, даже теперь от Гусева несло какой-то мерзкой сивухой, гордо именуемой в народе шнапсом. Штольц поморщился.
Аппарат агитаторов был довольно многолюден, но состоял, в основном, из мелких сошек. Занимались они тем, что расклеивали агитки на каждом столбе о величии фюрера и его наследии, разъясняли гражданам Рейха, да и не только, как именно они должны понимать линию партийной верхушки и… стучали. Без устали. Правда, не службе безопасности, а непосредственно партайгеноссе Ширшову. Эта служба была собственностью рейхсканцлера, и ясно, что распоряжался он ею полностью на свое усмотрение. Леонид Гусев, или, как любил он сам себя называть, Гаусс, был довольно большой величиной в этом механизме. По крайней мере, он сам так считал.
– Ну что, Леонид Павлович, как у нас с письменным словом?
– Да вот новый текст составляем… – изо всех сил напустил на себя официальный вид глава отдела.
Выглядел он так деловито, будто заскочил на минутку проверить, на месте ли наборщики, не поломался ли станок, и вот-вот готов бежать по чрезвычайно важным государственным делам. Не знай его Штольц настолько хорошо, мог бы даже поверить. На самом деле Леонид Гусев наверняка поджидал его тут не один час, мешая всем работать, глубокомысленно глядя в стенку, как бы размышляя над новой концепцией пропаганды. Эта самая новая концепция уже давно служила для агитатора второй главной причиной головной боли после хронического похмелья. И он опять сделал ставку на истинно немецкий педантизм ведущего аналитика, наведывающегося сюда ежедневно, у которого можно спросить совета, если сам не справлялся.
– И какие затруднения? – поддержал игру в деловитость Штольц.
– Вот в свете грядущей войны с коммунистическим режимом решили усилить пропаганду! Подобрать соответствующее высказывание Великого… Посмотрите, Георгий Иванович, что я нашел: одни безыдейные и слабоумные могут считать, что государственные границы на нашей земле являются чем-то вечным и незыблемым и не подлежащим изменениям. На самом деле все границы – временны и могут измениться. И я бы добавил даже: должны измениться! Это намекает, что могущество Рейха растет и крепнет, и скоро он поведет масштабное наступление на другие станции. Как?
– И станции этому захвату должны тут же безумно обрадоваться? – скептически поинтересовался аналитик. – Насколько мне известно, это было сказано Адольфом для немцев, а не для жителей других государств. Чтобы поднять национальный дух, чтобы Германия пребывала в уверенности великого будущего, видела себя потенциальной империей, не имеющей обозримых границ. В вашем случае вы ведете агитационную работу вне станций Рейха, и угрожать им сразу напрямую захватом… несколько неэтично, вам не кажется?
Леонид Павлович вздохнул. Видно, долго листал книгу, и как бы не замусолил вконец драгоценный фолиант… И все оказалось напрасно.
– Тогда оставим для внутреннего употребления. Вот в том аспекте… Как вы сейчас очень верно сказали. – И он мечтательно возвел глаза к потолку, запоминая ценную мысль для ближайшей «проповеди» на Чеховской.
– И если быть точным, – решил добить нерадивого агитатора Штольц, – где-то рядом вождь истинной нации констатировал, что во имя великих целей понадобятся и великие жертвы. Что кровопролитие неизбежно. То есть победить этих интернациональных поработителей иных народов может только сплоченная в единый кулак воля и сила проснувшегося в людях национального самосознания. И такая борьба никогда не обходится без крови.
– Мы и готовим людей к борьбе. Наши солдаты самые дисциплинированные и подготовленные. Разве можно спорить с нашей военной доктриной? – усомнился Гусев.
– Как ведущий аналитик, я могу оспорить не доктрину… А фактическую обстановку на фронтах. Пока что мы не готовы даже к захвату пустующих станций без того, чтобы не менее подготовленные войска товарища Москвина тут же не поднялись вышибить наших солдат оттуда. Мы пока не можем позволить себе такие потери. Пока что! – подчеркнул Георгий Иванович. – Нужно еще больше укрепить Рейх, чтобы ударить блицкригом, подобно Великому фюреру. Иными словами, нам нужны новые разработки в военной области. Нам нужен Кузнецкий Мост, нам нужен Бауманский альянс. И нужны сталкеры! Вот и попрошу вас ориентировать новую концепцию именно на это. На мирных трудящихся и бесстрашных добытчиков.
– А как же
