Очень выразительно в этой ситуации. Он попытался отгородиться от смысла стихотворения и сконцентрироваться на тексте шифровки. Но как в двух-трех рядах цифр передать тот огромный объем информации, то отчаянье человека, оставшегося в одиночестве, без помощи, в момент, когда она так необходима. Что теперь страдать? Он уже сделал первые шаги по полю боя и поразил первых противников, попавшихся под горячую руку. Кто сказал, что один в поле не воин? Полная чушь. Один может натворить столько, что и армиям не снилось.
Скатав тонкий лист папиросной бумаги с рядами чисел в трубочку, Георгий Иванович вложил его в пустую гильзу и, вставив на место пулю, покрутил собранный патрон, который стал сейчас тайником-контейнером.
Федор, заглянувший в отдел, застал шефа мечтательно улыбающимся и крутящим патрон между пальцами, словно это была барабанная палочка.
– Ой, шеф, а я не знал, что вы так умеете. Научите? – Адъютант даже засмотрелся на плавные, но точные движения длинных пальцев начальника. Такое ощущение, что патрон прилипает к ним.
– Научу, – улыбнулся Георгий Иванович уже помощнику. – Федя, а где твоя супруга?
– Катя? – обер-лейтенант смутился. – В палатке.
– Многоженство у нас пока запрещается, так что именно Катя… То-то я смотрю, ты в отделе почти не показываешься. А еще сомневался. Сходи за ней – у меня дело к вам обоим.
«Определенно Катя на него положительно влияет, выбивает из него эту нацистскую дурь, как пыль из ковра. Вон он уже и на имя свое не обижается. А раньше вон как ерепенился! Всегда поражался силе женского влияния на нас – сильный пол. Вот как это у них получается? Ведь переиначат все в голове мужика с точностью до наоборот, да так, что он будет полностью уверен, будто это его собственное решение. И зачем им эта эмансипация? У них же есть более сильное оружие – это женские слабости и женская логика, то есть полное ее отсутствие, и она, эта логика, как ни странно, приводит к весьма действенным результатам. А все остальное доделываем мы – мужчины, как указывает нам милый пальчик, лишь бы эти губки не поджались с укоризной или обидой».
С этими мыслями он проводил взглядом унесшегося выполнять поручение адъютанта.
Можно ли довериться им? Вот вопрос из вопросов. Перспективная, умная, но больно уж юная девчонка и исполнительный, крепкий, но по уши влюбленный балбес. Эти мысли терзали Георгия Ивановича, вводили в сомнения. Он смаковал их с разных сторон, но каждый раз приходил к выводу, что выбора-то у него, по большому счету, нет. Ребят надо спасать, иначе после исполнения задуманного они первые попадут под удар, да и донесение, кроме этих двух влюбленных почтовых голубков, доставить некому.
Катя сомнений не вызывала, как и ее пропавший брат. Но вот Федя Шмольке… Выросший среди свастик, лозунгов и культа национализма парень впитал эту атмосферу слишком сильно. Впрочем, грош бы цена аналитику Рейха, не знай он о своем адъютанте больше, чем тот – сам о себе. Никогда Федор не посещал публичных казней по собственному желанию, а если приходилось, не тошнило его со страху и от брезгливости. Убийство было парню неприятно. Убийство заведомо беззащитного и безоружного, и одно это уже обнадеживало. Федору неприятен страх, расползавшийся по станции после каждого такого расстрела или повешения, способствующий дисциплине и порядку, но не внушающий любви… А любить ему, видно, очень хотелось, потому с таким энтузиазмом и взялся опекать Катерину. Федор хотел быть мужчиной, защитником, а не кичиться принадлежностью к зондеркоманде. Немногим удавалось внушить и страх и уважение одновременно, и самым молодым из них был Макс Вайзер, лишенный жалости не только к людям, но и к самому себе. Адъютант пока еще топтался в начале пути… Не решался сделать последний шаг, после которого уже не вернуться обратно. Но полностью полагаться на свои догадки нельзя. Штольц выдвинул ящик стола, снял с предохранителя лежавший там ПМ.
«Легки на помине», – в отдел зашла сладкая парочка. Катя вела себя непринужденно, показывая, что ей все равно, но по тревожным взглядам, которые она бросала на Штольца, было видно, что она волнуется. Федор же был откровенно счастлив. Смотреть на него было и приятно, и противно одновременно. Он был готов прогуляться хоть до Питера, лишь бы объект его обожания был рядом. «Вот куда их… сразу же спалятся, на первом же патруле. Хотя, может быть, такая наивность и нефальшивые чувства будут им защитой?»
Шеф поднялся и закрыл дверь отдела на задвижку, после чего сел обратно и поставил патрон на стол. Этот маленький «обелиск», стоявший солдатиком посреди столешницы рядом с томиком любимого штандартенфюрером немецкого поэта-философа, сразу же приковал к себе взгляды молодых людей. ПМ в левой руке под столом оставался на боевом взводе.
– Прежде чем что-то вам доверить, я хотел бы спросить вас, молодая барышня. Доверяете ли вы мне?
– Да, я знаю своего брата, а он плохому человеку не помогал бы, поэтому доверяю, – неожиданно разумно ответила девушка.
Георгий Иванович ухмыльнулся: «А может, я не прав? Катя вон как дает… Наивно, но очень в точку».
– Возможно, некоторые вещи, услышанные сейчас от меня, вас шокируют. Особенно тебя, – Штольц повернулся к Федору и, поймав его немного растерянный взгляд, продолжил: – Но я не собираюсь посылать вас на опасное задание, как телков на убой. Вы должны понимать, ради чего вы на это идете. И я считаю, что это будет залогом успеха.
Напряженные взгляды молодых людей переходили с патрона, стоящего посреди стола, на лицо Георгия Ивановича и обратно. Они понимали, что в данный момент все серьезно и никто с ними не шутит. Федор, не догадываясь, что находится под прицелом опытного стрелка и любое сомнительное движение сейчас может стоить ему жизни, непонимающе пошевелил бровями.
– Я представляю силы оставшегося человечества, направленные для нашего выживания в этом суровом мире. – Пауза, зависшая в комнате, затягивалась, еще усиливая патетичность фразы. Долго же Федя соображает. Но и сразу не всполошился, протестуя, это увеличивало шансы разведчика. Наконец, в глазах адъютанта появились искры понимания, и
