– Хотя, конечно же, причины могут быть и другими. Я внимательно штудирую вашу историю болезни, – впервые она обратила внимание на бумаги, которые доктор носил под мышкой. Он выложил их на стол: это ее прошлое было там разложено, бесстыдно, словно труп на столе прозектора. – Я узнал, что вы росли на спичечной фабрике, принадлежавшей вашему отцу, что после его кончины ею управлял опекун, до достижения совершеннолетия вами и вашим братом. Думается мне, что вы повидали немало древесины и огня там, на фабрике.
Как, и это тоже? Ничего сокровенного – он готов разворошить всё.
В ее сердце проникло сомнение, и доктор, должно быть, это заметил, потому что сказал:
– Я уверен, что вы понимаете: мною, моими исследованиями движет не праздное любопытство. Это не только желание вас вылечить – хотя я очень надеюсь, что сумею сделать и это тоже. Руководством больницы и полицией мне поручено составить рапорт. – Доктор взял со стола два листа бумаги и подошел ближе. – Когда вы только поступили сюда, ни у кого и мысли не было подвергать вас допросу. Слишком тяжкими были ваши ранения.
Он показал ей первый листок: вырезка из газеты с иллюстрацией. Зернистое изображение какой-то фигуры, замотанной в бинты, с темными пятнами там, где, очевидно, кровь просочилась сквозь ткань.
– Однако теперь вы оправились – не душевно, но по крайней мере физически – и появилась надежда установить причину пожара, ведь это очень важно.
Не хочет же он сказать… Эта мумия на газетной вырезке – не может же быть, что это она? Ее охватил панический ужас. На газете стояла дата – больше года назад. Вот сколько времени прошло, а она почти ничего не может вспомнить – разве что только корову, да размалеванные лица деревянных фигур.
Доктор присел на кровать рядом с ней. Она отшатнулась. Тепло его тела, его запах – все это было слишком реальным.
– Были обнаружены останки четырех человек. Двое уже опознаны, их смерти зарегистрированы. Наша задача определить, кто другие двое. – Пальцем он поправил очки на переносице. – По всей вероятности, будет проведено дознание. Учитывая ваше теперешнее состояние, меня, возможно, будут просить стать посредником и выступать от вашего имени. Теперь вы понимаете, почему я так настойчиво пытаюсь получить от вас какие-нибудь сведения. Докопаться до истины. Я хочу помочь.
Он повторял это на разные лады. Только от повторения эти речи звучали еще более фальшиво. Судя по всему, на самом деле, расследуя ее дело, он хотел продвинуться по службе.
Но, верит она ему или не верит, Шеферд прав в одном: она должна выступить с заявлением. Как это ни мучительно, необходимо поторопиться и вспомнить всё, что было, а не то как бы не окончить свои дни, болтаясь в петле.
Нет, виселица ее не пугала. Видит Бог, ее здесь слишком мало что держит, ей незачем жить. Но что-то (инстинкт, подумала она, таящийся где-то в глубинах ее существа) боролось за жизнь с яростью дикого зверя. Она не хотела умирать – только спать, быть в безопасности, здесь. В надежном коконе из белых стен и лекарств.
Золотистые искры мелькнули перед глазами. Его очки – он низко наклонился, заглянул ей в лицо.
– Возможно, вы еще не вспомнили всего, но я уверен, мы справимся с этим вместе – разбудим дремлющую часть вашего сознания.
Она отодвинулась от него, кровать заскрипела. Прижимая мел к доске, она начала писать, боязливо косясь в его сторону. Скрип, скрип. Вот какой теперь у нее голос: резкие, пронзительные нечленораздельные звуки.
Где был пожар?
Брови доктора Шеферда поползли вверх.
– Вы не помните пожар? Свои ранения?
В мозгу роились смутные образы. Она вспомнила, как боль тысячами насекомых впилась ей в спину. Отрывочные воспоминания: какие-то медсестры, сиделки, запахи лекарств. Все это было слишком давно – чтобы добраться и увидеть все четко, ей придется разматывать множество слоев, один за другим.
Положив руку ей на плечо, доктор Шеферд вынул мел из ее пальцев. На миг ей показалось, что он хочет взять ее за руку. Но тут же стало ясно, что дело не в этом: он показывал ей блестящую, пятнистую кожу на ее же запястье. Бережно он засучил длинный рукав ее ночной сорочки. Вокруг локтя кожа была изрыта розовыми пятнами, бесформенными, сморщенными, как старый засохший плод. Шрамы от ожогов были страшно глубоки, им никогда не разгладиться. Да, теперь она поняла. Это ожоги. Почему до сих пор это не приходило ей в голову?
– А вот, – он протянул к ней руку, – фотография, сделанная несколько недель назад. Узнаете?
Она вспомнила вспышку и дым, которые каждую ночь взрывались у нее в голове. Но, когда доктор положил снимок ей на колени, она увидела перед собой чужое, незнакомое лицо. Женщина – во всяком случае, полосатое платье и платок, повязанный на шее, позволяли предположить, что это женщина. Но волосы ее неровно острижены и пучками торчат на испещренном пятнами черепе. Щеки обтянуты бугристой, потемневшей кожей. Один глаз провалился и ушел под нижнее веко.
Внизу она прочла свое имя.
Элизабет Бейнбридж. Задержана по подозрению в поджоге.
Бридж, 1865Элси вздрогнула от стука в дверь и ошеломленно огляделась. Пасмурная серость дня незаметно сгустилась в угольно-черный осенний вечер. В камине догорал огонь. На туалетном столике мерцала единственная свеча, окутанная погребальным саваном из наплывов воска. Постепенно пришло осознание: она застряла в глуши – а Руперт мертв.
Стук повторился. Схватив кружевные перчатки, Элси поспешно их натянула.
– Войдите, – хрипло крикнула она. В пересохшем рту был омерзительный привкус. Сколько же она спала?
Дверь со скрипом открылась. Звякая фаянсом о металл, в проеме появилась невысокая молодая женщина лет восемнадцати, с подносом. Она переступила порог и вошла.
– Мэм, – она поставила поднос на туалетный столик, повернула рычажок на газовой лампе и зажгла ее, поднеся свечу.
Элси хотелось протереть глаза. Наверное, ей просто мерещится – или это и в самом деле ее горничная? Перепачканная, будто только что от плиты, на грубом переднике полоски сажи. Лицо не назвать совсем уж неинтересным – у девушки были длинные ресницы, а пухлые розовые губы даже могли бы показаться милыми, не будь они дерзко искривлены. Чепца на ней не было. Темные волосы были разделены на строгий прямой пробор и скручены на затылке узлом.
И подобные существа считаются в этих краях горничными? Догадайся Элси об этом раньше, она могла бы не переживать из-за собственной наружности.
– Мэм, – повторила девушка и, спохватившись, запоздало присела в реверансе. Поднос задребезжал. – Мистер Ливингстон сказал, что вы, наверное, проголодались.
– Ах, – Элси было сложно с этим согласиться: сочетание запахов,
