– ВКПО в арктическом исполнении, бронежилет, оружие. В целом стандартный набор.
– А «вэкэпэо» – это?..
– Всесезонный комплект полевого обмундирования.
Черто́в немного подумал, смотря в иллюминатор, как в сторону. Потом принял решение:
– Знаете, ваше предложение о помощи… спасибо, конечно, но преждевременно. Пока никаких опасностей не наблюдается.
– Я понимаю, – принуждённо кивнул старлей, соглашаясь, – просто ситуация меня волнует. Произошло чрезвычайное происшествие. Я привык и хотел бы быть в курсе всех изменений. Или войти в ваш штаб. Это возможно? У вас есть штаб?
– Нет, штаба нет, – Черто́в и не думал улыбаться. – Есть я – капитан и мои помощники. Пока я не вижу сложностей с доставкой вас и груза для военных в пункт назначения. Если же обстановка изменится в плохую сторону, поверьте, возможностью усилить безопасность судна мы непременно воспользуемся. То бишь вашим предложением. Если вы привыкли держать руку, так сказать, на пульсе, можете присутствовать в рубке. Не помешаете.
Офицер снова кивнул, принимая отказ капитана, однако было видно, что он расстроился. Не стал он и задерживаться, отправившись на выход.
– Кстати, а те два гражданских, они у нас на третьем ярусе в каютах 14–16, – напомнил старпом и спросил у лейтенанта: – Вы не знаете, что они перевозят? Они тоже относятся к военным?
Старший лейтенант, уже в дверях молча сумрачно мотнул головой и вышел.
С выражением «вот так!» Черто́в посмотрел на помощника и уже вслух прокомментировал:
– По-моему, мы обидели молодого человека своим отказом. Да? Только мне на судне не улыбается вооружённая толпа, пусть даже это и наши бравые морпехи. И ещё. Надо поручить начальнику службы безопасности обязательно проверить и расспросить этих товарищей из «четырнадцатой» и «шестнадцатой». Вдруг у них в ящиках тоже что-нибудь смертельно-разящее?
Вызывать начальника службы безопасности по судовой трансляции (а он мог быть где угодно из восьми палуб-ярусов судна) – лишний раз волновать экипаж. Подумают ещё – опять что-то случилось. Поэтому старпом сел за телефоны, намереваясь отыскать его простым обзвоном.
Черто́в же подошёл к иллюминатору, скрестив на груди руки и глядя в наплывающую белую целину, погрузился в размышления.
Вопросы лейтенанта о причинах и следствиях произошедшего, о прочности техники и людей снова заставили вспомнить (с не меньшим содроганием), что судно несколько часов шло во льдах совершенно неуправляемое.
Холодный мир Арктики настолько отличался от природы других широт, что впору было бы сравнить её (Арктику) с другой планетой. Не очень дружелюбной к человеку.
«А мы как затерянный в ледяном космосе звездолёт, глотающий парсеки».
И почему-то вспомнился Лем и рассуждения его героя в одном из произведений. Наверное, не дословно, но почти: «Человек – это такая крохотная капелька. Достаточно ничтожной дряни, перегоревшего проводничка, какой-нибудь расфокусировки тяги или размагничивания полей – начинается вибрация, мгновенно свёртывается кровь, и готово. И если бы в этих условиях ещё и люди подводили…»[20]
Взгляд в иллюминаторы – трещина по носу то ширится, то сужается, извилистым изломом. Ледокол идёт почти посередине раскола, иногда подламывая острые углы без всяких сотрясений и тряски.
«А вот наш “Ямал” не подкачал, техника и механизмы вытащили, тогда как человеческая плоть подвела, дала слабину!»
Капитан провёл рукой по внутренней обивке мостика, с уважением ощущая вибрирующую мощь.
Спустя – неторопливой стрелкой на часах
За иллюминатором легчали льды, и атомоход бесцеремонно хрумкал их, расталкивая, раздвигая, следуя на норд. На чистый норд, и по компасу и по виду открывшейся вдалеке тёмной полосы – чистой воды Баренца.
Ледяное поле кончалось.
Кончался и никак не кончался долгий полярный день. Прежде чем солнце тягуче окунулось в оккупировавшую горизонт дымку, подняли «вертушку», с которой разглядели, что после примерно 50 миль чистой воды наступает опять белое безбрежье.
– Припай[21] до самого архипелага, не иначе, – сделал заключение капитан, велев лётчикам возвращаться, – можно было бы прогнать машину до самой Земли Александры, но… когда там полная тишина и даже молчит радиомаяк, и туман такой плотный стелет…
– Верно, верно, затянуло-то как, а? Вот тебе и полярный день! – поддакнул старпом, глянув на сгустившуюся до пронзительной синевы хмарь. – Тихо дочапаем до припая, подгадав к утренней вахте, а уж потом определимся.
На выходящем из дрейфующих льдов «Ямале» вспыхнули прожектора, украсив некогда белое поле фантастическими пятнами, фиолетовыми отливами, очертив причудливыми линиями изломы трещин.
* * *Несмотря на видимое спокойствие, почему-то именно в ночную вахту Черто́в ожидал очередного выверта-подвоха от…
«А пёс его знает, от чего или кого?! Сидит где-то в нас, в человеках, заложенный ещё с первобытных времён страх перед тьмою, когда голожопый, едва прикрытый шкурой предок с ужасом прислушивался к рёву зверей в ночном лесу. Вот и рефлексую. Не дай боже опять грянет что-то типа уже случившегося – попадаем в отключку!»
При переходе в плотном тумане иногда радар, а потом и прожектор выхватывали мелкие, а порой и весьма крупные айсберги, которые словно призраки выплывали из серости, сверкая под лучами 50-киловаттных ламп, и так же величественно исчезали в ночи́.
Невзирая на расчёт и выверенный ход чуть выше среднего, всё равно в припай вошли до утренней вахты. Без всяких неожиданностей, «схарчив» штевнем первые проплешины склянки[22], затем вмёрзшее крошево и дальше, откалывая куски всё толще и толще. И туман поредел, студясь на лёд.
«Собаку» достаивал старший помощник. Оценив толщину льда, он не стал будить раньше времени капитана, а счёл целесообразным отправить в разведку вертолёт, пока ледокол будет огибать западную часть острова Александры.
Но машину готовили чуть погодя, проходя траверз мыса Мэри-Хармсуорт (крайняя западная точка архипелага). Пилоты долго прогревали двигатели и наконец взлетели, утарахтев вперёд на крейсерской.
Не прошло и пятнадцати минут, как летуны огорошили:
– Нету! Ничего нету!
– Как? Чего? Совсем ничего? Сбрендили? – посыпал вопросами старший помощник.
– Погоди, Ваня, – в рубке появился заспанный капитан. Взял трубку переговорного устройства с «вертушкой»: – Это капитан. Докладывай.
Выслушав, спросил:
– Может, что-то напутали и это не Земля Александры? Всё же под снегом… – слушая пилотов, кэп поддакивал: – Понятно! Очертания… ледяной купол…[23] заливы… кого видели? Мишку? А-а-а-а, белого! Ясно! Возвращайтесь.
– Что? – напряжённо ждал старпом.
– Сходим – обследуем. Распорядись – пусть боцман… или сам – подготовить экипировку, выдать оружие. Отправимся на вертолёте. Сам хочу посмотреть.
Черто́в резко повернулся к вахтенному:
– Толщина льда, температура?
Получив ответ, распорядился:
– Стоп машины. Готовьте «ледовые якоря».
Машины все же не остановили. Просто мерный гул механизмов сменил тональность, утонув в утробе атомохода. Гребные электродвигатели продолжали лениво крутить винты, те гоняли воду с мёрзлым крошевом, не давая схватиться корке льда – соблюдалось необходимое равновесие, и судно стояло, упёршись носом в вырубленный карман в припае.
Спустили трап, на лёд соскочили боцман с матросами – осмотрелись, расставили флажки вблизи опасных трещин. Затем, накрутив коловоротом лунки, вбили на четыре точки деревянные брусья, закрепили на них швартовы – два носовых, два с полуюта.
Вернулась «вертушка», села, медленно вращая лопастями
