По дороге высадил Янека, хотя тот порывался ездить со мной и дальше. Ему, как ни странно, очень понравилось ночное приключение. Заводной парнишка, если его направлять в нужное русло, то лучшего оружия и представить трудно. Бесстрашный, как росомаха! И такой же опасный. Хороший все-таки я сделал выбор.
В больнице злодей вел себя тише воды, ниже травы, всячески вызывая к себе жалость врачей и санитарок, поглядывающих на кровавого тирана (меня) так, будто я был палачом в утро стрелецкой казни. Ну как же – такой хороший, тихий мальчик, а мент ему руку ломает! Звери! Сатрапы! Нелюди! Одно слово, мусора!
В конце концов я не выдержал косых взглядов и вкратце, в красках рассказал, что именно этот тихий парень совершил вместе со своими подельниками. И как получил свою травму. Тогда отношение контингента травмпункта переменилось на резко противоположное, и на злодея стали смотреть так, как он того и заслуживает. Делали-то все что положено, но без придыханий и жалостливых, участливых причитаний вроде: «Не больно? Ну, потерпи, потерпи!» Что, в общем-то, мне и было нужно. После бессонной ночи, мордобоя и окунания в мир злодеев терпеть еще и злобные ненавидящие взгляды от нормальных людей – это уже перебор.
Провозились с рентгеном и гипсом часа два, не меньше, так что, когда садился в машину, день был в полном разгаре – солнце, теплый ветерок, запах пробивающейся из загаженных кошками газонов травы и запах кошачьего дерьма, густо усеивающего все укромные местечки земли. Весна в этом году была поздней, а зима снежной, так что в тенистых местах истекали грязным потом здоровенные глыбы льда, распространяя вокруг специфическое амбре замороженной кошачьей мочи.
По приезде в отдел я тут же попал в круговорот утренней суеты. Все бегали, таскали бумаги, куда-то звонили, чего-то подписывали. В дежурной части менялась смена, подходили начальники, стягивались на рабочие места, готовясь к планерке, опера всех калибров и видов деятельности. Охрана, пэпээсники, обэхээсники, которых теперь называли обэповцами – всякой твари по паре, и все суетятся, все куда-то спешат, и все изображают бурную деятельность под недремлющим оком бдительного начальства.
Во дворе строились рядовые милиционеры – ко всему прочему, здесь еще и курсы молодого бойца для только что устроившихся на работу ментов, большинство которых только после армии. Полгода их будут муштровать, пытаясь выковать из них карающий меч правосудия. Выкуют, ага. А обирать алкашей и гастеров они сами научатся.
Скоро бурливое горнило успокоится, рассосутся толпы народа, и все пойдет как прежде – размеренно, скрипуче ржавая телега охраны правопорядка покатится по пробитой в земле грязной колее. Все как всегда, все как обычно…
До двенадцати часов я занимался с задержанными, сидя в допросной при камерах временного содержания. Допрашивать у себя в кабинете, на глазах у соратников, – это не по мне. Слишком много глаз и ушей.
Второй подельник поплыл так же быстро, как и первый: сдал вся и всех, нарассказав еще много интересного, то, что я в официальные документы не включил. Это мое. Мой «клад». И я его буду выкапывать.
По конкретному преступлению рассказал без утаек, хотя ничего нового и не дал. Ну да – шел парень. Ну да – забили арматуринами. Обобрали. Ничего нового, ничего интересного. Такое бывало и раньше, но только без летального исхода. В самом деле – не хотели убивать. Видимо, из-за темноты не рассчитал удара. Ну а потом уже добивали, глумились, понтуясь друг перед другом. Ну как же – крутые! Лоха забили!
С главным злодеем пришлось повозиться. И у него добавилось синяков. После обработки он все-таки написал. Сам. И подписался: «Написано лично и мной подписано».
Теперь – все! Не отвертится! Два свидетеля, личное признание, осталось только похищенный телефон найти, но это вряд ли. Злодей его продал на рынке скупщикам. Скорее всего, уже изменили имэй, и… все.
А может, и не изменили! Тогда есть шанс найти. Но для этого нужен запрос оператору сотовой связи. Запрос составить несложно, и… интересно, почему Самойлов до сих пор этого не сделал? Впрочем, как раз это-то и ясно. Бездельник проклятый!
Подхватив весомо потяжелевшую папку с материалами уголовного дела, я пошел наверх, в свой кабинет. Уже поднявшись на второй этаж, передумал, повернул налево, к кабинету Татаринова. По большому счету, перед ним я и должен отчитаться по этому делу. Тем более после такого разноса. Да и в любом случае я сдаю дело ему, он – передает в дознание, и дальше пусть следаки пашут. Допрашивают под протокол, дают запросы оператору сотовой связи, ну и все такое прочее. «Вы хочете песен – их есть у меня!» Надо было найти – я нашел! На то я и опер. А дальше уж вы сами.
Постучал, Татаринов, как всегда, не откликнулся. Тогда я постучал сильнее. Снова молчание. Я ухмыльнулся и забарабанил – почти в полную силу, кулаком. И тогда уже раздался хриплый, недовольный голос, которым можно было отчищать сковородки от накипи – таким он был шершавым и жестким:
– Ну да, да, черт подери! Войдите!
Я аккуратно открыл, просочился сквозь щель между дверью и косяком, оказавшись пред темными очами своего непосредственного начальника, воззрившегося на меня так, будто я обделался, а после этого еще забрался на стол и щелкнул полковника по носу.
– Ну и чего барабанишь?! – рявкнул Татаринов, видимо, увидевший в моем громком стуке тень глумления (оно так и было, но я этого ему не скажу). – Что, тихо войти нельзя?
– Прошу прощения, товарищ полковник, но я же не могу ворваться в ваш кабинет без вашего разрешения. Я постучал, вы не ответили – думаю, может, занят? Еще постучал. Опять не отвечаете. Может, думаю, человеку стало плохо, раз он не может подать голос? Хотел уже и ворваться, а вы ответили. Еще раз извините.
Татаринов чуть прищурился, как бы соображая – то ли меня обматерить, то ли промолчать. Выбрал второе – я ведь и в самом деле сделал все то, что сказал. И правда, а вдруг он занят или что-то случилось?
– Ну и чего ты хочешь, капитан Каргин?
Он так выделил «капитан», что стало ясно – звание
