Вот и все преступление. Ни тебе сложных замыслов, ни хитросплетений – р-раз! И нож в брюхе. Самое интересное в этом деле, со слов сельского участкового, что жертва выжила. Другой бы сдох, а этому хоть бы хны – зашили, и пока коллега в СИЗО сидел – бегал к его жене. Мстил, так сказать…
Я поехал в отдел. А что еще делать? Надо как-то этого скота колоть. Рупь за сто – его рук дело. Теперь я в этом уверен.
Добрался за полчаса, расписался в журнале и повел задержанного наверх, в кабинет. По дороге встретил Татаринова – он как раз закрывал дверь в свое логово. Увидел меня, кивнул головой, мол, давай, крути злодея! Коли гада!
Буду колоть, а что еще-то делать?
В кабинете никого не было, пришлось доставать ключи, открывать. Задержанный в это время стоял лицом к стене. Наручников на него я надевать не стал – никуда не денется. Уверен, что я его не расколю, и зачем тогда бежать? Усугублять свое положение.
Приковывать не стал, закрыл дверь на ключ, сел за свой стол и стал молча смотреть в глаза этому гаду.
Ну вот мужик как мужик! Пройдешь мимо, и смотреть-то на него не будешь! Руки только – синие от наколок, а так и не скажешь, что отсидел пятнадцать лет. Ломброзо все-таки брехливая тупая сволочь. Если бы все преступники выглядели как преступники – да они вообще не смогли бы ходить по миру! Их давно бы всех выловили! Этот больше похож на учителя труда, чем на убийцу-уголовника.
– Ведь это ты ее убил, Паша! – бросил я, следя за реакцией «клиента». Что-то хоть в лице его изменится?
– Я же сказал – я ее любил. А то, что вы, менты, напридумаете, мне неинтересно. Ну что ты мне повесишь? То, что я был ее мужем? Что она меня посадила? И что? Ну – посадила! Квартиру отжала! Дальше-то что? Ты никогда не сможешь доказать, что это я ее грохнул. Нет ни орудия убийства, ни свидетелей. Даже если ты меня запытаешь до полусмерти и я подпишу бумажку, что это изменит? Я же тебе уже говорил – в суде скажу, что меня заставили подписать, и откажусь от показаний. А у тебя на меня нет ни-че-го! Да и быть не может. Так что отстань от меня, подпиши пропуск, и я пойду по своим делам. Не хочу шконку полировать боками, надоело. Еще есть вопросы? Или будешь бить? А я сейчас кричать буду, а потом «Скорую» вызовут. А я весь в крови буду. И заявлю, что ты меня бил. Скандал будет несусветный! Ну, что молчишь? Начинай уж что-нибудь делать!
– А давай поговорим без протокола, – предложил я. – Просто так, как два мужика. Ведь ты же ее убил. Я знаю! Ты ей угрожал и в этот же день и убил. Она успела рассказать своей подружке.
– Какой именно подружке? Не подскажешь? Очень хотелось бы с ней поговорить – с какой стати напраслину на меня возводит! Оговор это все, ерунда! Без протокола? С подходцами хочешь, да? А сам запишешь на диктофон? А что, молодец! Прогрессивно подходишь к делу!
– Нет у меня диктофона, – поморщился я, – просто хочу узнать – зачем? Зачем ее надо было убивать?
– Зачем? – мужчина нахмурился, и глаза его сделались колючими. – Ясно зачем! Оценку плохую кому-нибудь поставила, а родители взяли и зарезали! Или ученик зарезал – не дала ему! Хе-хе-хе… Что так вытаращился? А что я, должен плакать? Она меня киданула, она меня сдала! А я ее любил! И даже сейчас люблю! Вот выйду из мусорни, съезжу к ней на кладбище. Цветов положу. В часовенку зайду, поставлю свечку ей за упокой. Чтобы горела в аду пожарче! Хе-хе… А вообще – заслужила. Нехрен стучать было. Со стукачами знаешь как поступают? Да ладно-ладно, чего вытаращился? Это не я! Все равно ведь не докажешь. Ножа нет, сознанки нет. И свидетелей нет. Так что у тебя еще двое суток, чтобы доказать. Или выписывай из своей богадельни!
Больше он ничего не сказал. Ни слова. Впрочем, я и спрашивать не стал. Смысл какой? Тут все ясно как божий день. И да, я в заднице. Доказать его вину просто невозможно.
Кстати, так бывает, если человек неглуп и тщательно готовит преступление. А у него было время, чтобы как следует все продумать. Целых пятнадцать лет. И еще два года.
Увел задержанного в камеру и пошел сдаваться Татаринову. Тот выслушал меня молча, не задавая вопросов, а когда я закончил, мрачно сказал:
– Плохо. Сработал – плохо. Уйдет, точно.
На чем наш разговор, в общем-то, и закончился. А о чем было говорить? Ну – плохо, да, и что? Не все и не всегда мы можем доказать. И уж старому оперу это должно быть известно как никому другому. Ну, хорошо, найду я эту самую Зойку, застращаю, заставлю дать показания против убийцы. Мол, слышала она, как подруга ей говорила, что бывший муж угрожает. И что? Да мало ли что слышала! Это даже не косвенные, это недопустимые доказательства, основанные на слухах. Ни один суд (кроме купленного, да и тот вряд ли) не примет такие доказательства к рассмотрению. Они потому и называются «недопустимые доказательства», из-за того что основаны на непроверенных слухах.
Но я сделал все что мог. Пусть другой сделает больше меня. Другой «я»? Убийца? Подумаю. Но только не сейчас. А кроме того, заслуживает ли этот тип смерти? Вообще-то, что бы ни было, но она его предала. Выдала милиции своего мужа. То, что говорили, мол, не по любви за него замуж вышла, – это недопустимые доказательства. Слухи. Не захотела – не вышла бы за него. В советские времена такого разгула бандитизма не было. Кто бы смог ее заставить выйти замуж за нелюбимого? Чушь! Шито тут все белыми нитками, так что торопиться с действиями не надо. И вообще торопиться не надо – лучше выждать. А то ведь как получится – только что вышел от меня, я не смог доказать вину, и тут – бах! Отпущенный вдруг р-раз, и убит. На кого могут подумать? А оно мне надо?
Пусть пока топчет
