На этот раз «шеф» поминался регулярно, болтовня неутомимого Хуппенкотена была, в отличие от танго, политической и правильной, фары дальнего света уверенно рассекали тьму, мотор, новенький дизель, работал без перебоев, но Харальд, сын колдуна, уже все понял. Зеленый свет — не зря. Второй раз в жизни? Третий! Впервые — дома, в Шварцкольме. Ему было восемь, он очень испугался, рассказал брату.
— Не знаю, — удивился Отомар. — У меня такого никогда не было... Гандрий, тебе нужно немедленно к врачу!
Старший брат, такой же потомственный колдун, как и он сам, не ошибся. Уже к вечеру накатила слабость, затем ударил жар... Скарлатина! Выжил чудом, чтобы увидеть зеленый свет уже взрослым...
— Вы — параноик, Харальд, — сказал ему Агроном, прощаясь. — Вот и действуйте, как параноик.
С Агрономом они знакомы с 1924-го. Близорукий, в нелепом пенсне, с ватным лицом и блеклым взглядом, он словно слеплен из комплексов — на трех докторов Фрейдов хватит. Всем плох, кроме одного — никогда не сдает своих. И ничего не говорит зря.
Шеф чуток, как доложат — восскорбит. Но толку мало, если ты — убит!
5
Смотреть в туман не имело смысла, зато можно слушать. Вначале должен загудеть мотор, потом — резкий голос клаксона. Заодно в очередной раз перетасовать колоду. Кого именно пришлют? Расклад несложен, всего две кандидатуры...
Одна рука в кармане плаща, вторая сжимает трость. Холодно, но лучше так, чем в уютном инвалидном кресле под тремя пледами. На заседание Национального Комитета она приковыляла на костылях — но все-таки своими ногами. Потом лежала почти сутки, снова встала — и снова пошла.
— Вы из железа, Анна, — сказала ей Старуха. — Я вам очень завидую.
Подумать, так полный бред, но Маргарита фон Дервиз говорила вполне искренно. Странно тасуется колода! Им бы ненавидеть друг друга...
Мухоловка, перебросив трость в другую руку, спрятала озябшие пальцы в карман. Перчатки в чемодане, не догадалась достать. Но это пустяки, как и туман, и промозглая сырость. Туман — даже хорошо, чем меньше чужих глаз, тем лучше.
Ну, а если Европа, то пусть она будет, Как озябшая лужа, грязна и мелка, Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит Свой бумажный кораблик с крылом мотылька...[11]Набережная. Туман. Артюр Рембо...
— Добрый вечер, мадемуазель! Не помешаю?
Голос прозвучал откуда-то сбоку, из самых глубин белесой мглы. Темный, еле различимый силуэт...
— Не помешаете. Добрый вечер!
Ответила, даже не думая. «Номер один» в правом кармане, заряжен, проверен. Не помешает!
— О, я не грабитель, мадемуазель. Просто гуляю. А вы, кажется, иностранка?
Любитель поздних прогулок ступил в желтый прожекторный круг. Может, и не грабитель, но бродяга — точно. Старая шляпа набекрень, вокруг шеи — шарф-удавка, одежда с чужого плеча, даже в тумане видно. Трехдневная щетина, руки в карманах, мятый окурок в зубах.
— Иностранка, — согласилась она. — Вы кого-то ищете?
— Хм-м...
Бродяга задумался, ковырнул бетон носком старого ботинка.
— Пожалуй, и нет. Брожу, о своем думаю. А если кого встречу, то сразу предупреждаю...
— ...Что вы не грабитель, — кивнула девушка. — Знаете, у меня не слишком много денег, но если вы голодны...
— Очень странно, мисс.
Теперь — по-английски, чисто, без малейшего акцента. Подошел ближе, прищурился, взглянул в лицо.
— Вы мне напомнили одного молодого человека, американца. Он стоял у трапа и ждал свою девушку. Знал, что не придет, но все равно ждал. Я не голоден, мисс, но не откажусь от приличной сигареты. Надоел здешний горлодер.
Закурили вместе. Бродяга, глубоко затянувшись, одобрительно хмыкнул.
— Девушка, да еще красивая, а курите правильные, вкусные... Кстати, мне порой вопросы задают, а я отвечаю. Так что спрашивайте, если охота будет.
Мухоловка прислушалась. Ни мотора, ни гудка, только туман — и странный бродяга.
Спросить?
— Меня убьют?
Его лицо оказалось совсем рядом, глаза взглянули в глаза.
— Нет, мисс. Не должны. Слишком велика сила того, кто молится за вас.
Анна не выдержала — прикрыла веки. Туман исчез, сменившись сверкающим серебром бесконечной Лунной дороги. «Рыцарь, которому прислали белые лилии...» Ее рыцарь...
Тяжелая ладонь легла на плечо.
— И не бойтесь. Вас простят.
Анна открыла глаза. В зрачки плеснул туман. Никого...
— Вы... Вы пришли, чтобы это сказать?
Крикнула, не надеясь на ответ, но ошиблась.
— Я прихожу к тем, кому страшно и плохо на темной дороге. Может, когда-нибудь простят и меня.
Желтый огонь прожектора, горечь во рту, погасшая сигарета в руке.
В темный воскресный день ты торопись ко мне. Свечи в гробу, догореть вы успеете. Бедное сердце не бьется в груди моей...[12]Справилась, стала ровно, вцепившись пальцами в мокрый набалдашник. И тут же услышала низкий гул мотора. Белый огонь фар, резкий крик клаксона...
— Госпожа Фогель! Анна, вы здесь? Анна!..
Мухоловка улыбнулась — и шагнула в туман. Расклад несложен, всего две кандидатуры. Она угадала.
— Я здесь, Руди!
6
Маленький Крис совершенно не боялся грозы — и не желал прятаться, когда начинало сверкать и грохотать. Грозы же в его счастливом палеолите, в маленьком городке Сен-Пьер, были совершенно невероятными. Черная стена туч от небес до пыльной красной земли, острый привкус в каждом глотке воздуха — и белый чистый огонь. А еще и гремело до звона и боли в ушах, однако небесный грохот менее всего впечатлял. Винтовка тоже не молчит, гудит мотор (тот самый, в уехавшем неведомо куда отцовском грузовике) — и соседки орут громко, когда разбегаются при первых же каплях дождя. Приоткрыл рот, надавил на ноздри — порядок. Огонь же совсем иное, особенно если совсем рядом, в близкое дерево, чтобы неведомая тугая сила толкнула в грудь!
В очередной воскресной
