— Меня не пускают? Да, меня не пускают! О-о-о-о! Меня не пускают к коллегам, к представителям свободной прессы! Нарушение конституции, всех законов сразу и попрание Декларации прав человека. О-ля-ля-ля! Сержант, никуда не уходите, сейчас я вас распну, а потом, когда напишу статью, вас распнет каждый сознательный француз. Трам-там-там-там! Крест вкопаем прямо здесь, купим гвозди в Америке и — тук-тук-тук! Вам уже страшно?
— Что? Угрожать мне? Мне?! Я, мсье, закон! Откуда я знаю, что вы журналист? Может, вы Арсен Люпен в маске? Вот-вот! У вас ухо отклеилось! Сейчас я его вообще о-тор-ву!
Крис пригляделся. А похожи! То-то dude ему сразу кого-то напомнил.
— Добрый день, мсье де Синес, — вздохнул он. — Если вы ко мне, то я уже здесь. А с остальными придется немного обождать...
«...Если Та, единственная, что в силах разлучить, все-таки разлучит нас...»
8
Говорить Мухоловка разрешила, но только шепотом. Марек и воспользовался, причем в полную меру.
Tiho, tiho... Melko, melko Polnoch’ bryznula svincom, — My popali v perestrelku, My otsjuda ne ujdem[69].Анна не возражала — это ей за Бодлера. А что русский не знает, сама виновата.
Лежали на матрацах, не посреди комнаты-каюты, а к стене-выставке ближе. Часть картин даже пришлось убрать. «Номер-один» под рукой, предохранитель снят. Что припас капитан, она так и не спросила. Может, только черный шарик-попрыгунчик, а может, и чего серьезней.
— Учебная тревога! — объявила она после ужина. — Ждем атаки условного противника. Время — приблизительно полночь. Приказ ясен?
У быстроногого и быстрокрылого на лице можно было прочесть все, но Анну это ничуть не смутило. Актер Жожо не испугался, напротив, озлился до синих искр из глаз. А когда уходил, оглянулся и языком прищелкнул.
Ja skazal emu chut’ slyshno: — Nam ne vyderzhat’ ognja. Povorachivaj-ka dyshlo, Povorachivaj konja.Лежать на полу было здорово, а от мысли, что Марек совсем рядом, руку протяни, и вовсе захватывало дух. Анна улыбалась, слушала стихи на незнакомом языке и смотрела на окно, что врезано в стену, возле которой лежали. В те, которые напротив, не влезешь: высоко, и уцепиться не за что.
На капитанской койке — свернутое одеяло. В темноте и спутать можно.
Kak my shli v nochnuju syrost’, Kak bezhali my skvoz’ t’mu — My ne skazhem komandiru, Ne rasskazhem nikomu.А вот дверь никуда не годилась. Гауптштурмфюрер зашел без ключа, но не это скверно. Отмычка времени требует, а вышибить с одного удара можно.
Tiho, tiho...
— Не думал, что это так романтично, Анна! Одно плохо — не высплюсь.
— Да, очень романтично, Марек. И мы не выспимся. Кстати, по-моему, мотор, остановились на улице... И ради бога, ничего не делайте без приказа. Вообразите себя простыней... Все, молчок! Идут!..
Tiho, tiho... Melko, melko polnoch’ bryznula...
Ди-и-инг! Дзи-и-инь!
Вдребезги окно! Черный автоматный ствол.
— Saperlipopette! Не двигаться!..
Темный силуэт не влез, просочился, мягко спрыгнув на пол. И почти сразу обиженным скрипом отозвался замок. Мухоловка выдохнула, готовясь к прыжку. Колченогую пришли брать?
— Бей!
Шарик не увидела, но то, что в лоб — не усомнилась. А потом ударила сама, от души, насквозь. Перехватив тяжелый М1928, навела на дверь, опустилась на колено. Рядом завозился незваный гость (крепок!), и Мухоловка ударила снова. Выживет — его счастье.
Дверь отворилась.
— Стреляю, — предупредила она, поднимая «Томми-ган». По-немецки, но поняла это не сразу.
— Пожалуйста, не убивайте Жожо, — отозвался женский голос. — Он не виноват, это я придумала.
Немецкий у той, что вошла, совсем другой, не мягкий южный, а звонкий «хох». И тут же — непрошеным эхом — откликнулся невидимый в темноте капитан.
— Ильза?! Это ты?
— Господи! Марек...
* * *
Povorachivali dula V sinem holode shtykov, I zvezda na nas vzgljanula Iz-za dymnyh oblakov.Языка не знала, но на память не жаловалась. Подхватила с лету и теперь повторяла, неслышно, сквозь сжатые губы. Больше ни на что не решилась. Марек сидел за столом, недвижный, страшный — не подойти. Закурил, сделал пару затяжек, затем долго гасил сигарету...
О чем они говорили с женой (Змеей!), Анна так и не узнала — занята была. Сначала отливала водой Жожо, ставила на ватные ноги, потом оттаскивала вниз по ступенькам. Отдыхала, ругалась шепотом — и волокла дальше. Затем вспомнила о «Томми-гане». Пришлось возвращаться, цепляясь за перила, выщелкивать патроны, а спустившись, наконец, навьючивать автомат на слабо дышавшего, но все-таки живого апаша.
— Извини, дочка, — булькнул тот на прощание. — Криво вышло, самому стыдно.
Nashi koni shli ponuro, Slabo chuja povoda. Ja skazal emu: — Merkurij Nazyvaetsja zvezda.А Марек с женой ушли в ее комнату, где станок и зеркало. Подслушивать не хотелось, и Мухоловка присела прямо на ступеньки подъездной лестницы. Винила себя — не досмотрела, слабину дала. Понравился, что греха таить, парень, вот и не стала лезть в подноготную. Сочинил Ганс Христиан Андерсен сказку про Кая и Герду, но не обо всем поведал, не предупредил. И обернулась Снежная Королева — Змеей из кабаре «Paradis Latin». А не грех было и прежде задуматься. «С мамой... Как в тюрьме» — сказала Герда. Узнать бы
