— Ты подожди, Кретьен, — шепнул на ухо сержант. — Пусть пар выпустят.
Крис, стараясь ступать бесшумно, свернул налево и прилип к ближайшей стене.
Кулак отца Юрбена взметнулся вверх.
— Брат мой во Христе!..
Тр-р-ресь! Стол подпрыгнул и зашатался. Одна из газет с легким шелестом спланировала на коврик.
— ...Только милосердие заставляет меня удержаться от кровавого классового насилия. Иногда начинаешь жалеть, что человеческие жертвоприношения отменены!..
Мэр дернул крепким подбородком.
— И не сомневался. Вы, кюре, — людоед! И вожак людоедов.
— Я-а-а?!
Кейдж и Мюффа переглянулись. Сержант указал пальцем на мэра, потом на себя...
— Да я тебя сейчас!!!
Успели! Схватили за плечи, Жан-Пьер — власть светскую, репортер — духовную.
— Saperlipopette! — рявкнул жандарм жандармским голосом. — Всех арестую, кровь Христова в Пресвятую Пасху через Рождество!
Бах! Молитвенник бессильно ткнулся кожаной обложкой в пол.
* * *
«...Мятеж и смута в Испанской республике выявили внутреннюю несостоятельность испанского государства. В течение последних трех месяцев оно распалось и фактически перестало существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между Французской республикой и Испанией. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Испания превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для Франции и французского народа...»
Крис положил газету на стол. Ясно...
— Читайте, читайте, сын мой! — вздохнул священник. — Сегодня, увы, знаменательный день. Золотыми буквочками — в Историю. Гвоздиками! Не так ли, tovarishh мэр?
Барбарен дернул густыми бровями.
— Коммунисты, между прочим, вышли из правительства и осудили. Это на второй полосе, вверху.
Лошадиные тридцать два оскалились.
— «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я...»[76] Читайте, Кретьен!..
«...Правительство Французской республики не может безразлично относиться к тому, что население Каталонии, Наварры и Басконии, единокровное своим братьям, проживающим во Франции, брошено на произвол судьбы и осталось без защиты. Ввиду такой обстановки Правительство Французской республики отдало распоряжение Главному командованию дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество...»
— Началось еще вчера, — негромко проговорил Мюффа. — В приграничных департаментах введен особый порядок управления...
Не договорил, словно предлагая самому догадаться. Репортер пожал плечами.
— Oh, yeah! Меня, кажется, арестовали?
Власти переглянулись, но промолчали. Крис полез во внутренний карман пиджака, нащупал книжечку с орлом и надписью «United States of America».
— Не надо, Кретьен, — понял его кюре. — Вы совершите побег — прямо из моего дома. Через окно.
— Мотоцикл ваш я подгоню, — прибавил Барбарен. — Бензин еще остался? Ничего, заправлю.
Репортер поглядел на Мюффа, но того именно в этот момент очень заинтересовали цветы на подоконнике.
* * *
— А чего вы хотите, Кристофер? — удивился Мюффа-младший, наливая компот в большие глиняные чашки, украшенные многоцветной поливой. — Эндогамия, кросс-кузенные браки... Прошу!
За окном уже вечерело, компот же, прямо из кухни матушки Мюффа, оказался необыкновенно вкусен.
Поль-Константин водрузил тяжелый кувшин, тоже поливной, темного блеска, на стол и только после этого соизволил пояснить.
— Близкородственные. Я архивы пересмотрел, и которые в мэрии, и при соборе. Приезжих в Авалане трое на сотню: наша семья, отец Юрбен, доктор, аптекарь, гражданин Барбарен с супругой, отец покойной мадам Натали. А прочие — потомки переселенцев времен «короля-солнца». Их там было полсотни семей. Все они теперь двоюродные-троюродные, а такие браки даже церковь не приветствует.
Присев в старое рассохшееся кресло, достал пачку «Gauloises caporal», на дверь оглянулся.
— Я закурю. Брату не расскажете? Он меня сразу, хуком справа.
Крис пообещал, поклялся и приоткрыл форточку. За окном — ни то, ни это. Облака, в просветах — бледное предвечернее небо, робкие солнечные лучи. Весь день не лило, капало, черные тучи толпились на юге, ближе к Пиренеям, за которыми небо безоблачно.
— Вот я и говорю, Кристофер, — отрицательный наследственный фон. Сейчас новый термин появился — «генетический». Не слыхали?
Репортер «Мэгэзин» развел руками. Младший Мюффа продолжал удивлять.
* * *
Арестовали гражданина США Гранта торжественно, с зачтением официальной бумаги и потрясанием стальными наручниками. Составляя документ, долго спорили, что именно записать: задержан или интернирован. Сержант предлагал второе — звучит красиво, а главное загадочно. Затем Жан-Пьер, вернув наручники на пояс, лично отвел жертву произвола (Крис не удержался — махнул в воздухе американским паспортом) в одну из комнат, где был книжный шкаф, пустой стол, кресло и стул о трех ногах. Ключ проскрежетал в замке, тяжелые шаги Закона затихли в коридоре, после чего дверь без всякого шума вновь отворилась. Отец Юрбен поглядел сочувственно — и благословил.
А через два часа младший Мюффа принес кувшин с еще теплым компотом.
— Я это к тому, Кристофер, что Авалан — идеальный средневековый город, и с точки зрения демографии, и в архитектурном плане, и в каком угодно. А то, что мы сейчас наблюдаем, — психическая эпидемия, характерная именно для Средневековья. Experimentum in anima vili[77], уж извините за такую жесткую формулировку.
Все эти дни репортер почти не общался с Полем-Константином. Как выяснилось, зря. Парень оказался умен не возрасту, начитан и глазаст. По-английски говорил бегло, очень гладко и почти без акцента, потому и «Кристофер», не «Кретьен». По поводу же происходящего имел собственное, весьма оригинальное мнение.
— Феномен таких эпидемий совершенно не изучен. Но мы наблюдаем все признаки, упоминаемые в средневековых хрониках: панику, массовые галлюцинации, навязчивые идеи. Это заразно, вы, Кристофер, тоже видите трещину в небе. И я вижу, хоть и знаю, что там нечему
