В русском фольклоре и волшебных сказках встречается множество персонажей, которых не найти нигде, кроме славянской фольклорной традиции. Одна из них – Баба-яга. Образ ее многолик: она ни «добра», ни «зла». Она поедает детей, но ей не чужды материнские чувства, она – помощница и целительница, но может быть и весьма опасной. Живет она в избушке на курьих ножках, а средством передвижения ей служит ступа с пестом. Неудивительно, что в многочисленных произведениях современных писателей этот образ трактуется очень по-разному. И вот перед вами рассказ Анджелы Слэттер, превратившей старую сказку «Василиса Прекрасная» в свою собственную.
Костяная Нога
Выглянула Баба-яга в окно, увидела девочку, и стало ей ясно: дочери больше нет. Ударила она пестом о дно ступы и поклялась не давать воли слезам. А девочка замерла у ворот, зашарила боязливо в кармане передника… Сидит старуха у окна, ждет.
Видит Василиса: стоит под весенним солнышком на лесной поляне дом – избушка ветхая, почерневшая, одинокая. Земля вокруг сплошь когтями куриными исцарапана. А вкруг двора ограда стоит высокая, и столбы у ворот человечьими черепами украшены.
Задрожала русоволосая девочка. Послала ее сюда злая мачеха, а матушка родная, в крохотную куколку обращенная, завертелась в кармане: соглашайся, говорит. Людмила, вторая жена батюшки, конечно, зла падчерице желает, но не ждать же зла и от родной матери! И все же не по себе девочке.
– Ступай к Бабе-яге, добудь у нее углей – печь угасшую затопить, – велела Людмила.
А Шура, родная мать, сказала, что слушаться нужно.
– Только смотри, без приглашения ни о чем Бабу-ягу не спрашивай.
– Но отчего я должна идти к ней, матушка? – спросила Василиса беспокойную куколку.
Игрушка заговорила с нею полгода назад – через пять месяцев после смерти матушки, через месяц после того, как батюшка взял в жены Людмилу. Василиса все еще порой сомневалась, что куколка вправду говорит, но пойти к попу и рассказать ему обо всем… Нет, это куда хуже, чем малость повредиться в уме! Потому-то и слушалась она куколку, и ни разу о том не пожалела.
– Оттого, что она тебе бабка. Вот только лучше, чем с другими, она с тобой от этого не обойдется, таков уж у нее обычай. Но ты слушай, что я скажу, и никакое зло тебя не постигнет.
И отправилась Василиса к Бабе-яге. Шла она день и ночь, и к вечеру второго дня вышла к черной избушке. Тут как загремят за спиной копыта, и ветер как дунет – с ног на землю свалил. Но это Василисе было уже знакомо: поутру обогнала ее всадница в белом, в полдень следом за ней проскакала буйная всадница в красном, а теперь, в сумерках, настал черед всадницы черной. Промчалась она галопом мимо девочки, въехала в ворота, да в дверях избушки и скрылась.
Сидела девочка в лесу еще час, на избушку глядела, да тоненького голоска куколки старалась не слушать. Но та подгоняла все настойчивее. Наконец поднялась Василиса и нога за ногу побрела к воротам. Стоило подойти – уставились на нее черепа, а глаза их красным светом засияли. Похолодев от страха, вошла девочка под их взглядами на двор.
Баба-яга, хоть и ждала стука в дверь, но все же вздрогнула и обронила пест. Тяжко зазвенел пест о ступу, и появились прямо из воздуха три пары отрубленных рук. Махнула им Баба-яга, веля убрать ступу в темный угол, и проковыляла к двери.
Сжалась девочка, съежилась под взглядом Костяной Ноги. Долго молчала старуха, глядя на девочку в поисках черт дочери на юном личике. И Василиса глядела на нее так же пристально, и думалось ей, что когда-то эти глаза, утонувшие среди морщин, смотрели с лица ее матушки. Наконец дрогнуло старческое лицо, расплылось в улыбке.
– С чем пожаловала, девочка? – проскрипел голос хозяйки, точно пест о дно ступы.
Откашлялась Василиса и говорит:
– Сделай милость, бабушка. Послала меня мачеха попросить у тебя углей. Огонь в нашей печке угас.
Смотрит Василиса вверх, на Бабу-ягу, и чудится ей, будто ноги ее вросли в землю. Высока Баба-яга ростом, худа, как жердь, лицо морщинистое сплошь в старческих пятнах, длинный нос крючком вниз загибается, а губы на удивление полные, будто у юной девицы, а длинные волосы цвета седого железа свисают на спину неопрятной косой.
Сжалось сердце Бабы-яги при мысли об утрате. Давно ли не стало дочери?
– Мачеха? Давно ли она у вас царствует?
– Людмила с дочерьми живут с нами уж пять месяцев, – как можно спокойнее ответила Василиса.
– И каково тебе с ней живется?
– Как со всякой мачехой.
Крякнула Баба-яга и отступила в сторону, чтобы впустить Василису в сени. Девочка тайком заглянула ей за спину.
– Чего мешкаешь, дитя мое? – резко спросила старуха.
Сглотнула Василиса и отвечает:
– Говорят, избушка твоя стоит на огромных курьих ногах, поворачиваться да ходить умеет.
Удивилась Баба-яга не на шутку.
– Кто же поверит в такую глупость? – сказала она, склонившись к девочке. – Где же ты видела такую большую курицу, что удержит на себе избу?
Хихикнула Василиса, несмотря на страх, и шагнула за порог, в темную комнату, полную запахов древности, а куколка-то в кармане ворочается, дрожит…
Отужинав, долго смотрела Василиса на бабушку, спящую на огромной древней кровати. Морщины ее во сне немного разгладились, и все же кажется Василисе, будто все эти складки – пройденные пути, карта бабкина прошлого, а может, и ее, Василисина, будущего.
«Значит, и я стану такой? – подумалось девочке. – И матушка стала бы такой же, будь она жива? Хотя – так ли уж плохи эти морщины, рассказывающие, кто ты и где побывала?»
Баба-яга шевельнулась, всхрапнула и успокоилась. Шмыгнула Василиса в свою крохотную кроватку, закрыла глаза, да тут же и уснула. И впервые за много ночей не потревожила куколку.
Поднялись они еще до рассвета, позавтракали, и отвела Баба-яга Василису на конный двор.
– Что ж, поела-попила, теперь изволь отработать. Когда уеду, ты смотри – двор да конюшню вычисти, избу вымети, а после пойди в закром, возьми четверть мерки пшеницы и очисть ее от чернушки. Да ужин мне состряпай, а не то… – Тут склонилась Баба-яга к Василисе и прошептала: – А не то сама моим ужином станешь!
Захихикала девочка, нисколько не испугавшись.
– Хорошо, бабушка! Доброго тебе денечка!
– Да еще явятся мои всадницы. Числом их три. Первая – славный мой рассвет, вторая – ясный мой день, а третья – темная моя ночь. Зла они
