— И вы что думаете? — послышались испуганные вопросы.
— Я думаю, что этот Добржанский — есть Путилин.
Если бы бомба разорвалась здесь, это не произвело бы большего эффекта.
— Что? Как?
— Путилин, проклятый Путилин был у вас, Копельман?
— Я, может быть, и ошибаюсь… Но… нам надо сейчас же принять меры. Что делает наша «аристократка»?
— Черт бы ее побрал! — гневно воскликнула баронесса. — Она не дает нам ни минуты покоя. Кричит, плачет, бьется, как щука о миску.
— Разве вы не пробовали ее успокоить каплями Фрейденберга?
— Нельзя же ее захлебнуть, когда она — такой дорогой товар! — продолжала баронесса.
— Во всяком случае, ее надо укротить и сейчас же вывезти отсюда. Я боюсь, ох боюсь, этого пана Добржанского!
— Так ведь завтра отходит пароход…
— Завтра! Завтра! А если сегодня у нас вырвут жертву? Во-первых, мы потеряем заработок, а потом мы попадемся с поличным.
— Где Гельман?
— Он уже здесь.
— Вы ему говорили, что он должен загипнотизировать девчонку, чтобы она спокойно под вуалью вошла завтра на пароход, отправляющийся в Константинополь?
— О, он все знает! Гельман!.. У Гельмана такая сила.
— Так надо это сделать сейчас. Слышите? Сейчас! Только вместо парохода мы ее пока перевезем в другое место. Надо замести следы. Идемте к ней.
В комнате, тонувшей в полумраке, слышался безумно нудный плач. На кровати, заломив в отчаянии руки, билась девушка поразительной красоты.
Когда Копельман, баронесса Розалия Абрамовна и Гельман вошли в комнату, первый обратился к заключенной:
— Ай-ай, вы все плачете, милая барышня?
Девушка, точно под действием электрического тока, вскочила с кровати. Она была полуодета: корсаж был снят, она была в корсете:
— Что вы со мной делаете? Выпустите меня отсюда!
— Начинайте! — тихо шепнул Копельман Гельману. — Вы должны внушить ей, чтобы она сию минуту поехала со мной. Она должна беспрекословно повиноваться моей воле.
Баронесса выразительно и зло поглядела на Копельмана:
— Я боюсь, Копельман, что вы комедию строите. Не забывайте, вы не заплатили мне мою комиссионную долю.
— Вы — дура-баба! — гневно ответил Копельман. — Тут надо шкуру свою спасать от когтей черта, а она о деньгах говорит!
— Спите! — прозвучал резкий, гортанный возглас. Гельман с распростертыми руками подходил к девушке: — Спи! Ты должна спать!
— Ай! Оставьте меня! Я не хочу… Господи, пошли мне лучше смерть!
Девушка в смертельной тоске заметалась по комнате. Дорогу, когда она хотела подбежать к окну или двери, ей преграждали или Копельман, или баронесса.
— Куда? Куда, девица, стремишься?
А голос Гельмана звучит все резче, повелительнее:
— Я вам приказываю: спать!
Обезумела девушка.
Резкий крик молодого черного человека проникает во все ее существо.
— Спи! И помни, что ты сейчас идешь за твоим другом, который приведет тебя в твой отчий дом. И увидишь ты отца своего, матерь свою.
— Правда? Правда? Вы не обманываете меня? — радостным воплем вырывается у девушки.
— Да, да. Не шевелись… Стой… Спи! — Руки черномазого простерлись над головой измученной, истомленной девушки.
— Я не хочу спать! Ах, что вы со мной делаете!
Резкий, страшно сильный звонок прокатился по квартире баронессы.
Вздрогнули, замерли палачи — одесские демоны. Бледнота ужаса проступила на их ланитах.
— Что это? Кто это? — дрожащим голосом спросила баронесса.
Копельмана затрясло мелкой мелкой дрожью.
— А если… а если, — заикнулся он.
Гельман бросил производить свои гипнотизерские пассы и застыл на месте.
Это была жестокая живая картина.
Вдруг с новой, еще удвоенной силой, прогремел звонок.
Тогда охваченные безумной паникой, каким-то ледяным, скрытым ужасом, Копельман, баронесса и гипнотизер Гельман бросились вон из комнаты узницы.
— Где звонят?! — захлебнулся Копельман.
— На парадной…
— Не открывать! — крикнул Гельман.
Произошло полное смятение.
— Что делать? Да что же делать? — Экономка баронессы тщетно добивалась ответа.
— Бежать?
И опять этот страшный звонок.
— Ни звука, Назимова, ни шороха! Я вас спасу! Я — Путилин.
Девушка, еле стоящая на ногах, едва была в состоянии подавить крик ужаса.
— Кто вы?
— Я, говорю вам, Путилин. Я начальник сыскной полиции. Вы попали в лапы дьявольских замыслов. Слушайте: если вас сейчас повлекут отсюда, идите смело. Я — около вас.
— Звонят! Опять звонят!
Наступило состояние того патологического аффекта, какой иногда, и очень часто, властно овладевает преступниками.
Ноги приросли к земле. Руки — не действуют… Смертельный страх парализует все задерживающие центры головного мозга.
— Дзинь-дзинь-дзинь!.. — гремит звонок.
— Э! — прозвучал отчаянный крик Копельмана. — Узнаем, что такое! Все равно, если мы попались — выхода нет. Они не дураки, а в особенности он: выходы все заняты.
Копельман открыл дверь — и попятился: на лестнице никого не было.
— Никого! — вырвался у него подавленный вопль.
И то обстоятельство, что на лестнице никого не было, устрашило его более, чем если бы там находилась рать сыскных агентов.
— Уж не сходим ли мы с ума? — с вздрагивающим смехом обратился белый, как полотно, Копельман к своим сообщникам.
Он захлопнул дверь. Теперь бешенство овладело Копельманом.
— Злой дух, злой дух нас преследует! Тащите эту проклятую девицу!
Из соседней комнаты вышвырнули в залу бедную девушку.
В ту минуту, когда она подошла к двери, где ее ожидал Копельман, из-за дверей «пленной» комнаты загремел голос Путилина:
— Попались, голубчики!
Гельмана давно уже не было: при звонках он удрал неизвестно куда.
Баронесса протяжно, жалобно закричала. Экономка замерла в позе отчаяния.
Копельман прирос к роялю.
Зверем кинулся Путилин к группе.
— Ну-с, господин Копельман, довольны ли вы моим добыванием вашего товара?
Дуло револьвера Путилина значительно поблескивало в руках гениального сыщика.
— Путилин?
