Результатом стало частое использование линька, чтобы вдохновить брасопящих реи матросов, когда мы разворачивали корабль через фордевинд. Корабельная жизнь — определенно суровая штука, но на дворе 1900-е, а не 1700-е, а команда состояла из умелых профессиональных моряков — большинство на сверхсрочной службе, а не из сборища портовых отбросов из Сан-Франциско, загруженных вербовщиками прямо перед отплытием. Пока что моряки это терпели, ограничиваясь лишь письмами в венские газеты и депутатам-социалистам в Рейхсрате, которые собирались отправить, когда мы достигнем Кейптауна. Тем не менее, враждебность росла и разрасталась, как сухая гниль в древесине.
Если бы все офицеры были столь же суровы как Микулич, дела обстояли бы не так плохо. Но в отсутствие твёрдой руки на мостике, каждый управлял своей частью корабля, как ему нравилось: Микулич деспотически и требовательно, Свобода — довольно небрежно (по мнению большинства), только Залески и фрегаттенлейтенант Берталотти (теперь ставший четвёртым офицером) считались хорошими, твёрдыми и полностью компетентными вахтенными офицерами.
Одним из следствий устранения Славеца фон Лёвенхаузена из капитанской каюты стало то, что профессор Сковронек теперь начал действовать как затычка к каждой бочке и постоянная всезнайка. Через две недели после отбытия из Пернамбуку дело дошло до того, что боцман Негошич вежливо предложил ему убираться и заняться собственными делами, когда поймал на попытке руководить матросами, поднимающими шлюпку на шлюпбалку.
Сковронек попытался добиться ареста Негошича на том основании, что он, Сковронек, армейский капитан резерва и не позволит так разговаривать с собой какому-то неуклюжему, неотесанному сербу. Дошло до капитана, и ко всеобщему отвращению, боцмана заставили извиниться перед профессором. Сковронек после этого мудро решил не вмешиваться в управление кораблём напрямую, но, тем не менее, ему удалось усугубить всеобщее раздражение, разгуливая по палубам в любое время дня и ночи и высказывая своё мнение по поводу того, как лучше выровнять паруса и тому подобным вопросам.
Столовая гора появилась в поле зрения двенадцатого октября 1902 года, к невыразимому облегчению всех на борту. Мы пересекли океан за тридцать пять дней, но они показались долгими месяцами. Появился буксир, чтобы оттащить нас в Кейптаунские доки.
Всего несколько месяцев назад закончилась Англо-бурская война, и теперь, когда Бурских республик больше не существовало и богатства недр открылись для добычи, экономика Южной Африки переживала быстрый подъём. Корабли у причалов стояли тесно, как сигары в коробке. Мы никак не смогли бы пришвартоваться своими силами, и буксир втиснул корабль носом вперёд на свободное место, как книгу на библиотечную полку.
Как только мы пришвартовались к причалу в доке Виктория, капитан отдал распоряжение о порядке увольнений на берег, несмотря на пророческие бормотания линиеншиффслейтенанта Микулича, что во многих случаях увольнение на берег может затянуться. Он выступал за то, чтобы удерживать матросов на борту всё время пребывания, с часовыми на баке, готовыми пристрелить любого, пытающегося сойти на берег.
Но от этой идеи отказались как от неосуществимой в начале двадцатого века — кроме того, во время визита вежливости это создало бы неблагоприятное впечатление. Так что отпущенные в увольнение матросы сошли на берег, а мы, кадеты, отправились совершать обычную череду визитов: резиденция губернатора, Столовая гора, улица Аддерли, старый голландский замок, зоологический сад, виноградник и так далее.
Для нас эти дни на берегу определенно оказались весьма приятными. Кейптаун был привлекательным городом с климатом как в Неаполе, обитатели — само гостеприимство — обеспечивали нас бесконечными приглашениями и прогулками безо всяких затрат для нас. Предполагаю, что в те времена, еще до появления радио, застряв на самом краю Африки — что-то вроде Полы в континентальном масштабе — они, должно быть, радовались, развлекая большую группу воспитанных и часто довольно привлекательных кадетов военно-морских сил одной из крупных европейских держав.
Со своей стороны, как послы нашей далёкой империи, мы сделали всё, что смогли: издавали правильные звуки восхищения, когда нам показывали достопримечательности, были безупречно вежливы, и если и зевали время от времени, то умудрялись это делать, не открывая рот.
И мы смогли хоть немного отплатить им за доброту тем, что превосходный корабельный оркестр дал в городских парках серию горячо воспринятых концертов. От этого действа на глазах аудитории наворачивались слёзы (значительную часть коммерсантов Кейптауна составляли австрийские евреи, которые начинали здесь как мелкие торговцы и добились успеха).
Люди подходили к нам и на немецком (с сильным еврейским акцентом) сообщали, что, хотя они и уехали из Брно в 1858-м, но всё еще считают себя верными подданными дома Габсбургов и лелеют надежду когда-нибудь вернуться в «старую добрую Австрию». Как показало дальнейшее (если это вообще требовалось), то как в старой поговорке, единственные настоящие австрийские патриоты — это евреи, поскольку только у них из всего населения монархии не имелось другого гражданства.
К моменту нашего отплытия семнадцатого октября стало ясно, что линиеншиффслейтенант Микулич не сильно ошибся в своих прогнозах относительно увольнений. На корабль не вернулись семьдесят три человека.
Капитан брызгал слюной и ругался, Залески и Свободу отправили на берег с отрядами морской полиции, чтобы попытаться вернуть беглецов. А пока Фештетич, захватив меня в качестве переводчика, поспешил в ратушу, чтобы убедить местные власти выставить посты на дорогах, обыскивать поезда, уходящие из Кейптауна, а также выслать следом конную полицию и готтентотов-следопытов с собаками-ищейками, чтобы вдоль и поперек прочесать холмы.
Но всё бесполезно: власти симпатизировали нам, но заявили, что после окончания войны жалованье в алмазных копях и золотых рудниках настолько высоко, что они сомневаются, добьёмся ли мы успеха — агенты добывающих компаний так и ошиваются в доках Кейптауна, убеждая моряков дезертировать.
Наши люди, скорее всего, уже в Кимберли или Йоханнесбурге. Власти обещали сделать всё, что в их силах, но уточнили, что главы местных администраций в глубине континента обычно еще и управляющие шахт и потому вряд ли помогут.
Это означало, что мы отплывём, когда у нас не хватает почти
