Царь не покинул потерявшего сознание нареченного зятя, призвал Габриэля с его отрядом лекарей спасать уже метавшегося в бреду принца, который повторял только одно имя своей невесты. Годунов долго не отходил от постели умирающего, думая не только о крахе этого заморского принца, но и начале краха его династии. Почему-то он вдруг устыдился всего-всего в себе и своем шатающемся царстве: вокруг народный голод, а он пиры закатывал ради принца-жениха и свадьбы дочери. Обещал народу налоги уменьшить, да ничего не сделал. Многое чего обещал, да ничего не сделал и не сделает, потому что все шатается в его царстве, а скоро будет дрожать и почва под ногами, и все царство задрожит, пока не рассыплется из-за предательств и измен, нарушения присяги крестоцелования…
Принц, не приходя в сознание, сгорел в два часа ночи 29 октября. Царевна была безутешна, страшно рыдала, несколько раз теряла сознание, падая в руки царя с почерневшим лицом. Приходя в чувство, Ксения шептала только одну фразу:
– За что?
Отец, как мог, старался утешить несчастную дочь – но разве можно утешить невесту-вдову, когда почва под династией и под всем его царством зашаталась-закачалась? Царь Борис в слезах сказал царевне:
– Погибло, дочь, твое счастье и мое утешение.
– Не мне принц достался, а сырой земле, – промолвила Ксения, прежде чем в очередной раз потерять сознание.
Датского принца Иоганна похоронили в приделе Лютеранской церкви Святого Михаила в Немецкой слободе Москвы, где тогда хоронили знатнейших особ и московских вельмож лютеранского вероисповедания. Годунов распорядился, чтобы все приближенные принца из его свиты были щедро одарены именем «русского царя» – ради улучшения дипломатических отношений Москвы и Копенгагена.
– Не успел принц Иоганн перейти в православие, – сказал Годунов при встрече с патриархом Иовом в своих царских палатах. – Хотел этого, стремился обрести новую истину в православной вере, да со своими лютеранскими истинами слишком рано расстался.
– Истина одна – это Бог. Для христиан Истина – это Христос, – мягко возразил Иов.
– То большая Истина-Правда, но, помимо нее, есть много мелких бытийных, житейских истин… – горько качнув головой, сказал Годунов. – У каждого своя правда… У царя правда такая, что он потерял своего зятя, считай, сына… – Он старательно подбирал слова, чтобы обозначить степень своего горя от потери родной души, пусть и иноземного датского происхождения. – …Которого успел полюбить, как сына… Нет мне теперь утешения… Но Бог – не только Истина, но и Любовь… Вот и скажи, владыка, как мне утешиться и обрести истину покоя и любви в моем царстве, которое лютым зверем терзает не только голод с разбоем, но и слух о самозванце, «названном Дмитрии-царевиче»… Мои верные люди разузнали, что за самозванцем стоит не кто иной, как Гришка Отрепьев, что жил у Романовых на подворье на Варварке, засветился во время бунта, а потом подался в чернецы и оказался волею судеб в Чудовом монастыре под крылом архимандрита Пафнутия… Выходит, и ты, владыка, видел, а то и знал чернеца Отрепьева… Об этом мы еще поговорим, только не сегодня, а когда ты сам, владыка Иов, проведешь собственное расследование по самозванцу Отрепьеву…
– Есть что сказать по Отрепьеву и по его родственным связям с Романовыми через жену Федора Никитича, Ксению, и по его пребыванию в Чудовом, и про бегство оттуда… Я знал Отрепьева и…
Годунов жестом остановил речи Иова и показал, что он еще вернется к этой теме, а сейчас, видя готовность патриарха самому разобраться в явлении самозванца, продолжил говорить о том, что мучило его душу в последнее время:
– Когда в Сергиевой лавре зазвенел «боярский» колокол, я предался своим тяжким воспоминаниям о царевне Феодосии… Ее рождение было счастьем для ее родителей, царя и царицы, а уход из жизни дочки полуторагодовалой был ни с чем не сравнимым для них горем… Почему-то именно во время звона моего колокола, отлитого в память о Феодосии, у меня родились самые мрачные предчувствия о судьбе собственной дочери… – Царь зябко поежился и продолжил дрогнувшим изменившимся голосом: – Я во время смерти Феодосии от царя Федора Ивановича услышал страшные слова, которые мне душу вывернули наизнанку… Он сказал, что эта смерть дочки ему по заслугам его преступного царского рода, месть за прошлые преступления его предков Рюриковичей, прапрадеда Василия Темного, прадеда Ивана Великого, деда Василия Ивановича, отца Ивана Ивановича…
– Так и сказал? – с ужасом переспросил патриарх и перекрестился.
– Так и сказал несчастный отец-государь, потерявший свое счастье, Феодосию… Я тогда очень удивился его словам, что лично он не боится и своей смерти от руки неизвестного небесного или земного мстителя за то, что его предки на троне учинили, убивая и отравляя… Когда Федор Иванович рассказывал, у меня в глазах черная пелена ужаса взор затуманила, а потом и света мгновенно лишила… По приказанию Василия Темного был отравлен князь Дмитрий Шемяка, уже смещенный с престола, но представлявший все-таки для него опасность. Царь Иван Великий причастен к отравлению его первой супруги Марии, а царь Иван Васильевич приказал извести отравой своих династических соперников за трон Старицких, даже свою тетку Ефросинью и троюродную пятилетнюю племянницу Марию… Вот какие ужасы междоусобной борьбы за престол между знаменитыми родами Рюриковичей были… А до этого – отравление Ивана Молодого, Елены Волошанки, их сына Дмитрия-внука… Поэтому царь Федор и был равнодушен к собственной смерти – за грехи отравителей из собственного рода… – Годунов сделал многозначительную паузу и внимательно посмотрел прямо в глаза владыке: – Ты же не просто так послал ко мне духовника Богдана Бельского с его рассказами о покаянии того и признанием, что он причастен к отравлению царя Ивана Васильевича и его сыновей царевича Ивана Ивановича и царя Федора… Эти отравления изменили все в нашем царстве…
Патриарх выдержал обжигающий взгляд Годунова и ответил со вздохом:
– Я только начал слушать признания духовника и тут же остановил…
– Велел тут же ко мне идти рассказывать о преступления окольничего Богдана Бельского? – с иронией в голосе спросил Годунов. – Не захотел греха брать на душу через знание страшной тайны?…
– Не то говоришь, государь, – не принял ироничного тона патриарх, – не так это было…
– Не то, не так… – сокрушенно покачал головой царь. – А знаешь ли ты, владыка, что уже нет на белом свете того духовника, что принял покаяние от отравителя Богдана и к тебе пришел каяться, что, приняв покаяние, носит в себе разрушающую его душу тайну… Нет духовника, и след его на белом свете простыл…
– Как нет?
– А так, был – и нет… Сказал тебе и мне, что услышал, и исчез на веки
