Потом кто-то поволок его по песку. Ахкеймион видел на траве черные пятна собственной запекшейся крови. Тень заслонила солнце и увлекла его во мрак Древних войн, в Голготтерат…
В огромный золотой лабиринт ужасов, больше любой нелюдской обители. И там его ученик, почти сын, взирал на него в ужасе и недоверии – куниюрский принц, только начавший осознавать всю глубину предательства своего приемного отца.
– Она мертва! – крикнул Сесватха, не в силах вынести выражение его лица. – Для тебя она умерла! А даже если она жива и ты ее найдешь, ты не удержишь ее теперь, несмотря на всю силу твоей страсти!
– Но ты же сказал… – проговорил Нау-Кайюти, и его отважное лицо исказилось от горя. – Ты сам сказал!
– Я солгал.
– Но зачем? Как ты мог! Ты же единственный, Сесса! Единственный!
– Потому что иначе ничего не получалось, – сказал Ахкеймион. – Один я не смог бы. А то, что мы здесь делаем, важнее правды и любви.
Глаза Нау-Кайюти сверкнули во тьме, как оскаленные зубы. Сесватха знал, что такой взгляд предвещает смерть – и для людей, и для шранков.
– Так что же мы здесь делаем, мой старый наставник? Молю тебя, поведай мне.
– Ищем, – ответил Ахкеймион. – Ищем Копье-Цаплю.
По его лицу потекла вода – пресная, хотя в воздухе пахло солью. Бормотание голосов – заботливых, сочувственных, но и расчетливых. Что-то мягкое касалось щеки. Он увидел завиток облака, а под ним – лицо девочки, смуглое и веснушчатое, как у Эсменет. Он рассматривал это лицо сквозь длинные пряди волос, которые ветер бросил ей на щеки.
– Мемест ка хотерапи, – послышался убаюкивающий голос откуда-то рядом. Слишком взрослый, чтобы принадлежать девочке. – Ш-ш… ш-ш-ш…
Море накатывало невидимыми белыми бурунами. Ахкеймион подумал о том черве, что выползет из него, когда он наконец перестанет дышать.
Его пробуждение сопровождалось ощущением покоя, неподвижности и внимания. Первые несколько дней все кружилось, словно его привязали к огромному колесу. Он метался на тюфяке в темной комнате, куда приходили женщина и ее дочь. Они приносили воду, а иногда и рыбу, растертую в согревающую желудок кашицу. А еще его преследовали кошмары, сливавшиеся в мучительный тягучий поток страданий и потерь. Конец древнего мира – конец без конца, рана на ране, неутихающий вопль.
Он метался в горячке, как уже было давным-давно. Он хорошо это помнил.
Когда лихорадка отпустила, он обнаружил, что лежит в одиночестве и смотрит на крышу, крытую пальмовыми ветками. С балок – точнее, простых жердей – свисали пучки весенних трав. На стене шуршали старые сети. На столе лежала сухая, как подметка, рыба, и пахло рыбьими внутренностями, как после разделки улова. Сквозь шум прибоя было слышно, как скрипят на ветру стены хижины. Дрожали веревки на сквозняке. Ветерок на мгновение поднимал в воздух пыль из угла…
«Дом, – подумал он. – Я вернулся домой». И впервые уснул по-настоящему.
Ошеломленный, он стоял в колеснице верховного короля Киранеи.
Много лет над горизонтом висело необъяснимое ощущение рока – ужас, не имеющий формы, только направление. Все люди чувствовали его. И все люди знали, что именно из-за этого необъяснимого ужаса их сыновья рождаются мертвыми, что великий круг душ разорван.
Теперь наконец они увидели его. Кость, вставшая поперек горла Творения.
Башраги стучали по земле огромными молотами, шранки бесновались. Они потоком лились на равнины, прыгали в своих доспехах из дубленой человечьей кожи, верещали как обезьяны, бросаясь на стену, возведенную киранейцами на руинах Менгедды. А за ними поднимался вихрь. Огромный смерч, неудержимый и безразличный, засасывал серую землю в черное небо. Он ревел все ближе, готовый втянуть в себя последних людей.
Он пришел, чтобы замкнуть мир.
Грозовые облака крепче стиснули солнце, все утонуло во мраке и грохоте. Шранки сжимали свои гениталии и падали на колени, не обращая внимания на удары человеческих мечей. И Сесватха услышал миллионоголосый рев Цурумаха, Не-бога, в криках его порождений.
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
– Что, – спросил Анаксофус, – ты видишь?
Сесватха, разинув рот, смотрел на верховного короля. Своим собственным голосом, со своими интонациями Анаксофус говорил те же слова, что и Не-бог.
– Государь мой… – Ахкеймион не знал, что ответить.
На равнинах кипела битва. Смерч высотой от горизонта до самых небес приближался. Не-бог шел к ним. Он был столь огромен, что руины Менгедды рядом с ним стали каменной крошкой, а люди – пылинками.
Я ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ!
– Я должен знать, что ты видишь.
Накрашенные глаза, честные и настойчивые, пристально смотрели на него, словно требовали дара, значение которого еще не определено.
– Анаксофус! – крикнул Сесватха, перекрывая шум битвы. – Копье! Ты должен взять Копье!
«Это не то, что должно случиться…»
Хор голосов. Люди вокруг них согнулись под порывами ветра, призывая своих богов. Песок бил по бронзовым доспехам. Не-бог приближался, вставал во весь свой невероятный рост, превышающий возможности взгляда. Он вывернул иерархию движущегося и неподвижного, и теперь казалось, будто смерч неподвижен, а весь мир вращается вокруг него.
СКАЖИ МНЕ.
– Скажи мне…
– Во имя всего святого, Анаксофус! Бери Копье!
«Нет… этого не может быть…»
Не-бог шел по равнине Менгедда, сметая легионы шранков, отшвыривая их от своих грохочущих подошв, как кукол из ничтожной плоти. И в его сердце Сесватха разглядел отблеск щита, подобного черному драгоценному камню…
Он повернулся к верховному королю Киранеи.
ЧТО Я ЕСТЬ?
– Что я есть? – нахмурилось смуглое царственное лицо. Умащенные маслом косы змеями разметались по плечам. Последний свет мерцал на бронзовых львах его панциря.
– Мир, Анаксофус! Весь мир!
«Все идет не так!»
Смерч встал над ними громадным столпом ярости. Чтобы увидеть его вершину, пришлось бы опуститься на колени и запрокинуть голову. Вокруг него выли и закручивались ветра. Лошади дико ржали и метались. Колесница шаталась под ногами. Все покрыла охряная тень. Резкие порывы ветра бросались на них как волны прибоя, бездонные и всеобъемлющие. Песок сдирал кожу с костяшек пальцев, царапал скулы.
Не-бог приближался.
«Слишком поздно…»
Удивительно, что страсти угасают перед тем, как уходит жизнь.
Визжали лошади. Колесница качалась.
СКАЖИ МНЕ, АХКЕЙ…
Он закричал и сел на постели.
Женщина, стоявшая у дверей, уронила таз и бросилась к нему. Ахкеймион инстинктивно схватил ее за руки, как муж – перепуганную жену. Она попыталась вырваться, но он вцепился сильнее и попробовал встать. Ноги его не слушались. Женщина закричала, но Ахкеймион не отпускал. Пальцы сжимали ее ладони, наверное, причиняя боль, но он не мог отпустить ее!
Распахнулась дверь. В комнату ворвался мужчина с поднятыми кулаками.
Потом Ахкеймион не мог вспомнить самого удара. Он уже пытался встать, а мужчина тащил прочь оттуда свою жену. Щеку саднило. Человек что-то кричал на непонятном языке, дико жестикулировал, а женщина, похоже, о чем-то умоляла, цепляясь за его руку, но мужчина только отмахивался.
Ахкеймион поднялся, совершенно обнаженный, и почувствовал, что его правая нога не в порядке. Он схватил с тюфяка грубое одеяло и
