Консульт пришел.
– Мы – люди, – ответил он. – Такие же, как и все.
Немного постояв над ним, она повернулась и скользнула по портику, словно в танце, совершенно нагая.
– Я, – сказала она, развалившись в черном бамбуковом кресле, – не верю тебе.
Краем глаза он видел, как она ощупала свои груди, потом прижала ладони к животу. Подняла колено и погрузила пальцы глубоко в свое лоно. Она заворковала от наслаждения, словно впервые пробовала какое-то особенное лакомство. Затем с улыбкой вынула два блестящих влажных пальца и поднесла их ко рту.
Она поглотила их.
– Твое семя, – прошептала она, – горькое…
«Тварь хочет спровоцировать меня».
Келлхус повернулся к ней, погрузил ее в котел своего внимания. Неровный пульс. Короткое дыхание. Капельки пота, сливающиеся в струйки. Он ощущал, как зудит в ночи ее кожа, чувствовал привкус соли. Он видел, как вздымается ее грудь, как горит ее чрево. Но ее мысли… казалось, что все связи между лицом и душой разъяты и прикреплены к чему-то гладкому и чужому.
К чему-то нелюдскому.
Он улыбнулся, как отец, который хочет преподать ласковый урок капризному сыну.
– Ты не можешь меня убить, – сказал он. – Я недостижим для тебя.
Она усмехнулась.
– Почему ты так думаешь? Ты не знаешь ничего ни обо мне, ни о моем народе.
Он не понял, почему она говорила таким тоном и с таким выражением лица, но намек на усмешку уловил безошибочно. Тварь презирала снисходительность.
Гордая тварь.
Она рассмеялась.
– Ты думаешь, байки Ахкеймиона могут тебя к чему-то подготовить? Сны Завета – лишь осколок того, что я испытал. Того, что я видел. Я был в тени Не-бога. Я смотрел в пустоту и закрывал ваш мир кончиком пальца… Нет, ты ничего обо мне не знаешь.
Расширенные зрачки. Набухшие соски. Слабый румянец на лице и груди. Пальцы, теребящие завитки волос в паху. Келлхус подумал о шранках и об их безумной, похотливой жажде крови. О Сарцелле – его член твердел от одного предвкушения жестокости тогда, ночью у галеотского костра…
Как похоже.
Он понял, что они были образцом для собственных творений. Они вживляли в подмененных свою кровожадность, делали похоть инструментом власти.
– Так что ты тогда? – спросил Келлхус. – Что такое инхорои?
– Мы, – проворковала она, – раса любовников.
Ожидаемый ответ. В его голове мелькали бесчисленные воспоминания, намеки. Ахкеймион всегда говорил об этой мерзости… Он стер напряжение с лица, изображая глубокую печаль.
– Поэтому вы и прокляты.
Дрожащие ноздри. Небольшое ускорение пульса.
– Мы рождены для проклятия, – сказала она с обманчивым спокойствием. – Сама наша природа есть наше преступление. Посмотри на это роскошное тело. На высокую грудь. На храм ее естества. Я проникаю в женщину, потому что таков мой долг. – Во время разговора она ласкала свой лобок, крепче стискивала левую грудь. – И что взамен? – прошептала она. – За это я должна кипеть в озере пламени? Из-за ограниченности тела?
Келлхус не постигал всей глубины нечеловеческого разума твари, но он видел, что она подсчитывает обиды. Все души, иногда без необходимости, в качестве аргумента и оружия обвиняют других в непонимании. Каждый в центр мира помещает себя.
– Самоотречение – это выход, – сказал Келлхус. – Границы вписаны в порядок вещей.
Она ответила ему взглядом, какого не могло быть у Эсменет, с отвращением отвергая его напыщенность.
«Оно понимает, что я пытаюсь сделать».
– Но ты, – с убийственной иронией отозвалась она, – ты-то способен переписать мою судьбу, пророк? – Тварь расхохоталась.
– Для твоего племени нет прощения.
Она приподняла бедра навстречу влажным и трепещущим пальцам.
– Но е-е-есть…
– Значит, ты разрушишь мир?
Она содрогнулась в экстазе. Опустила зад и скрестила ноги, зажав пальцы между бедер.
– Чтобы спасти мою душу? Пока есть люди, мы преступники, а я проклята. Скажи, дунианин, по чьему следу ты идешь? Что сделаешь ты для спасения своей души?
След, сказала она… Скюльвенд.
«Надо было убить его».
Она усмехнулась в ответ на его молчание.
– Ты уже знаешь, правда? Я помню тебя, помню сладкую боль, когда я висела на твоем бронзовом крюке. Совокупление – это просто порядок вещей. Голод. Насыщение. Люди украшают себя золотом. Люди наряжаются. Люди танцуют свои танцы и ничего не различают… Но в конце концов все сводится к любви. – Она внезапно встала и пошла к нему. Ее руки блуждали по узорам от сиденья, что отпечатались на ее коже. – Любовь есть путь… А те мелкие демоны, которых вы называете богами, требуют иного? Велика ли награда за наше страдание? Нет. – Она остановилась перед ним, великолепная в игре света и тени. – Я спасу мою душу.
Она протянула руку и провела сияющим пальцем по его губам. Эсменет, жаждущая совокупления. Несмотря на свое происхождение и воспитание, Келлхус ощутил пробуждение древнего инстинкта…
«Что это за игра?»
Он схватил ее за запястье.
– Она не любит тебя, – сказала она, вырывая руку. – Не любит по-настоящему.
Эти слова раздражали. Но почему? Что это за тьма?
Боль?
– Она поклоняется мне, – услышал свой ответ Келлхус, – и пока не поняла разницы между поклонением и любовью.
Сколько еще тайн видит эта тварь? Много ли ей известно?
– Великолепно, – сказала она. – То, чего ты достиг… Столько украдено!
Тварь говорила так, словно знать много – значит знать все.
«Она пытается соблазнить меня, подстрекнуть к откровенному разговору».
– Мой отец пробыл там тридцать лет.
– Достаточно долго, чтобы для победы над ним понадобилось Священное воинство?
– Да.
Она улыбнулась, провела двумя пальцами по вспотевшей груди. Тело ее было юным, но глаза оставались древними.
– И снова, – самодовольно улыбнулась она, – я тебе не верю… Ты наследник своего отца, а не его убийца.
Воздух смердел колдовством.
Ее руки прикоснулись к нему, начали ласкать… Келлхус остановился в замешательстве. Он хотел схватить ее, войти в ее горячее нутро. Он покажет ей! Покажет!
Его одежда оказалась задрана – и его же собственной рукой! Холод ладоней твари встретил его жар.
– Скажи мне-е-е, – стонала она снова и снова, а Келлхус слышал: «Возьми-и-и меня».
Он легко поднял ее, бросил на диван. Он пронзит ее насквозь! Он будет трудиться над ней, пока она не взмолится о пощаде!
«Кто твой отец?» – неслышно шептал голос.
Ее руки продолжали ласкать его. Никогда он не испытывал такого блаженства. Он схватил ее колени, развел их, обнажил ее влажную красу. Мир ревел вокруг них.
– Скажи мне…
Ловкими пальцами она ввела его в скользкое пламя.
Что случилось? Как от трения потной кожи может вспыхнуть молния? Как стоны, льющиеся из женских уст, могут быть такими прекрасными?
«Кто такой Моэнгхус? – продолжал спрашивать голос. – Каковы его намерения?»
Келлхус прорывался сквозь огненный занавес, прямо в ее крик.
– Чтобы явить, – услышал он свой стон, – Тысячекратную Мысль…
На мгновение мир замер. Он увидел нечто древнее, дряхлое и гнилое, глядящее из глаз его жены. Инхорой…
«Колдовство!»
Защита была простая. Ее одной из первых показал ему Ахкеймион – древняя куниюрская Дара, достаточно действенная против так
