Месяцами он обучал их понимать сигналы и реагировать не осознавая. Когда надо говорить, а когда молчать. Когда закричать, а когда затаить дыхание.
– Но Благословеннейший! – воскликнул Пройас, используя почетный титул, один из многих. – Ты говоришь так, словно… – Он простодушно нахмурился. – Разве не ты возглавишь утреннюю атаку?
Келлхус улыбнулся так, будто его уличили в том, что он утаил какую-то чудесную тайну.
– Каждый брат есть сын… и каждый сын должен прежде всего посетить дом отца моего.
И снова взгляд Ахкеймиона. Опять надо успокаивать бесконечные тревоги этого человека.
Собравшись на склонах над лагерем, полководцы Священного воинства единодушно решили, что должны напасть на город. Взять Шайме измором, чтобы вынудить его защитников – и колдунов, и воинов – выйти за городские стены и вступить в бой, они не могли. Айнрити потеряли слишком много людей, любая решительная вылазка язычников привела бы сейчас к поражению Людей Бивня. Это понимали все. И хотя гавань Шайме обмелела и покрылась илом из-за небрежения кианских хозяев, припасы все-таки можно было доставлять морем.
Разногласия возникли лишь по поводу требования Воина-Пророка начать атаку утром и идти без него. Последнее он обсуждать отказался, а про первое сказал:
– Мы бьемся с врагами, которые по-прежнему бегут от опасности. Многочисленными врагами. Но теперь, когда мы прибыли к цели… Вспомните о том, что вы пережили. Время кует сердца людей. Уверенность и праведность – вот что разит наповал!
Накануне разведчики обшарили окружающие холмы, выискивая следы Фанайяла и собранного им заново войска фаним. Амотейцы, как правило, ничего не знали, а попадавшиеся на пути кианцы рассказывали разные чудеса. О том, что Кинганьехои, Тигр Эумарны, ждет в Бетмулле и может в любой момент напасть на айнрити. Или о кианском флоте: будто бы он высадил армию на ксерашском побережье, и она уже разворачивается у них в тылу. Или о том, что Фанайял приказал всем уходить из Шайме и прямо сейчас отступает вместе с кишаурим к великому городу Селевкара. Или о том, что все кианское войско затаилось в Шайме, словно змея в корзине, готовая ужалить, как только поднимут крышку…
Но что бы ни рассказывали, было ясно одно: идолопоклонники либо победят, либо погибнут.
Великие Имена сошлись во мнении, что эти толки правдой быть не могут. Воин-Пророк не согласился с ними. Он указал на то, что все пленники повторяют примерно пять одинаковых историй.
– Слухи распускает сам Фанайял, – сказал он. – Хочет шумом приглушить голос истины.
Он призвал айнрити не забывать о том, кто сражается с ними.
– Вспомните его отвагу на полях Менгедды и при Анвурате. Хотя Фанайял сын Каскамандри, – говорил он, – он еще и ученик Скаура.
Они решили сосредоточить атаку на западной стене Шайме не только потому, что их лагерь был разбит с этой стороны, но и потому, что на западном берегу Йешимали находился Ютерум. Главной целью были Священные высоты, – в этом никто не сомневался. Пока кишаурим не повержены, все находится под угрозой.
Пройас и Готиан обратились тогда к Благословенному, умоляя его вести войско, оставив позади себя Багряные Шпили. Хотя запрет Бивня на колдовство был снят, их отвращала мысль о том, что чародеи первыми вступят в Святой город. Но Чинджоза и Готьелк горячо возразили.
– Я уже потерял одного сына из-за Багряных лентяев! – вскричал старый тидонский граф, напоминая о гибели своего младшего отпрыска в Карасканде. – И не намерен терять другого!
Как всегда, последнее слово осталось за Воином-Пророком.
– Мы атакуем все вместе, – сказал он. – Кто идет первым, у кого какое место в боевом строю, не имеет значения. После стольких испытаний есть единственная честь – победа.
А пока Люди Бивня готовились. В поте лица своего они трудились и пели. По амотейскому побережью разослали поисковые группы, чтобы пополнить запасы еды. Рыцари мастерили защитные прикрытия из оливковых ветвей – на многие мили вокруг рощи были ободраны до голых стволов. Из тополей и пальм на скорую руку делали лестницы. С берега привезли огромные камни для камнеметов. Осадные машины, построенные еще в Героте, по приказу Воина-Пророка разобрали и привезли в обозе. Теперь ксерашские рабы собирали их в темноте.
Поздней ночью люди улеглись вокруг костров и долго говорили о странности всего происходящего. В их словах и голосах звучали усталость и возбуждение. Они обсуждали слова Воина-Пророка на совете Великих и Малых Имен. Несмотря на воодушевление, многих тревожила поспешность действий. Самые нерешительные и сомневающиеся падали духом в момент достижения цели и хотели только одного: чтобы испытания завершились как можно скорее.
Когда возле угасших костров остались лишь наиболее упрямые и задумчивые, скептики осмелились высказать свои недобрые предчувствия.
– Но представьте себе! – настаивали верные. – Когда мы будем умирать в окружении трофеев нашей долгой и дерзкой жизни, мы посмотрим на тех, кто превозносит нас, и ответим им: «Я знал его. Я знал Воина-Пророка».
Глава 14. Шайме
Некоторые скажут, что той ночью я обрел страшное знание. Но о нем, как и о многом другом, я не могу писать из страха перед последним приговором.
Друз Ахкеймион. Компендиум Первой Священной войныИстина и надежда – как странники, что идут в противоположные стороны. В жизни человека они встречаются только раз.
Айнонская поговоркаВесна, 4112 год Бивня, Шайме
Эсменет снилось, что она – принц, павший из тьмы ангел, что ее сердце разбито, а чресла горят уже десятки тысяч лет. Ей снилось, что Келлхус стоит перед ней, как гнев, который надо успокоить, и загадка, которую надо разрешить. А прежде всего надо ответить на один наболевший вопрос…
«Кто такие дуниане?»
Когда она проснулась, она не сразу узнала себя. Потянувшись в темноте, она нащупала остывшие простыни там, где прежде лежал Келлхус. Почему-то она не удивилась, хотя была необычно взволнована. В воздухе, как запах высыхающих чернил, висело тягостное ощущение завершения.
«Келлхус?»
Еще во время чтения «Саг» в душе ее появилось недоброе предчувствие. Оно усиливалось, наполняя сердце и тело гнетущей тяжестью. Ночь на нансурской вилле – ночь ее одержимости – добавила к этой равнодушной мрачности черту отчаянной неизбежности. С каждым разом, открывая глаза, Эсменет видела вещи все более ясно. Она по-прежнему ощущала руки твари на своем теле, и память о той покорной похоти не уходила. Какая страсть охватила ее тогда! Отвлечь от такой жажды может лишь ужас, но ужас не в силах ее утолить. Чудовищное и одновременно равнодушное, это распутство превосходило мерзость… и становилось чистым.
Инхорой овладел Эсменет, но то желание, та ненасытная похоть – они были ее собственными.
Келлхус пытался утешить ее, хотя и одолевал бесконечными расспросами. Почти то же самое говорил Ахкеймион, рассказывая о мучениях Ксинема: когда ломают личность, «я» не может оставаться в стороне, потому что именно «я» и одержимо.
– Ты не
