– Да что с тобой? Тебя и не поймешь! Среди такой-то нашей радости светлой, среди ликованья, среди веселья, ты чуть не заупокойные песни поешь…
– И сам не знаю, сам себя постигнуть не могу, Афонюшка! – чуть не сквозь слезы проговорил юноша. – А вот так и чудится мне, что не сегодня, так завтра все кругом рухнет, и всех нас задавит! И ведь что чудно: Луке Сабуру точь-в-точь то же чудится, что и мне! Ему к тому же и сны какие-то страшные снятся: кровь, да пожар, да набатный звон… Он все мне говорит: «Уехал бы ты отсюда на малое время в дальние вотчины, не болело бы за тебя мое сердце… Один ведь ты сын у отца!.. Не ровен час, вдруг с тобой какая беда стрясется? Что тогда?..»
В это время, как бы в опровержение слов Федора Салтыкова, из парадных комнат донеслись громкие и радостные клики гостей, которые пили застольные здравицы в честь хозяина и его сына, нового боярина.
Афанасий Нарышкин улыбнулся надменной улыбкой и насмешливо глянул в сторону Салтыкова.
– Ну нет, Федя! Не верю я в твои страхи, слепым надо быть, чтобы не видеть, что теперь наше время пришло. Мы теперь около сестры-царицы стеною станем, и все в руки заберем… Теперь нам открыта дорога широкая! Гладкая дорога! Давай-ка руку, да вместе и пойдем, сам увидишь, что все твои страхи были лишь суетным мечтанием.
Федор Салтыков только рукою махнул и не ответил ни слова.
5Лука Сабур, между тем, в точности исполнил боярский приказ: все разузнал, разведал, разнюхал в самой большой подробности, какая была доступна его наблюдению. Не пожалел и денег на угощение своего приятеля Фомы, не пощадил и головы своей, вслед за Фомкой втираясь во всякие стрелецкие сборища, проникая на их тайные сходки, где прикидывался отъявленным бунтарем и ненавистником своих господ и большинства бояр, державших сторону Нарышкиных, от которых «всякого де зла ожидать следует». Благодаря некоторому умению и ловкости, Лука провел почти двое суток в самой середине брожения, которое уже близилось к окончательному взрыву, и, не посвященный в тайные нити дворцовой интриги, составил себе о подготовляемом движении довольно четкое понятие.
Стрелецкий бунт. Стрельцы обыскивают покои царицы Натальи Кирилловны
Убиение боярина Нарышкина стрельцами
Он видел на сборищах тех низших дельцов, которые подсылались туда тщательно и ловко укрывавшимися главными деятелями смуты. А так как эти сборища происходили на подворье у князя Ивана Хованского, то Лука и вывел такое заключение: князь Иван Хованский и есть главный воротила подготовляемой смуты. По мнению Луки, стоило бы только его призвать к ответу, чтобы овладеть всеми нитями заговора и предупредить затеваемую смуту.
И вот с запасом этих сведений Лука поздно в ночь с субботы на воскресенье вернулся на Салтыковское подворье, забрался в ту каморку, близ опочивальни боярича, в которой спал ночью, прилег на свой соломенник, думая соснуть часок-другой до рассвета… Но не смог: мрачные мысли черными воронами кружились у него в голове и не давали покоя.
Наконец свет забрезжил в окнах, красноватыми пятнами проступая на темном фоне сплошной зелени сада, и жизнь проснулась в доме. Лука с лоханью студеной воды и с рукомойником в руках, с расшитой шелками ширинкой на плече стал у двери опочивальни боярича, ожидая обычного призыва.
А боярич Федор Петрович спал в тот день спокойно и заспался дольше обыкновенного. С самой отлучки Сабура он почти не бывал на подворье и чуть ли не целые дни проводил то в Большом дворце, где все ликовали по поводу возвращения Матвеева, то с другом своим Афанасием Нарышкиным в палатах Матвеева, на богатых пиршествах, которыми тот отвечал на чествования и подарки своих друзей и почитателей. Постоянно вращаясь в этом кружке, молодой боярич набрался, наконец, и бодрости духа, и веры во всемогущество именитого сановника и друга царя Алексея. Он способен был уже с недоверием отнестись к тем опасениям и страхам, которые внушил ему верный Лука Сабур… Ему хотелось даже подтрунить над близорукостью и доверчивостью своего верного холопа, который мог верить каким-то слухам, собранным от старых баб по торгам и базарам. Но Лука не показывался… Боярич справлялся неоднократно о Луке, но слышал постоянно один и тот же ответ:
– Как опомнясь, по вечеру, с подворья ушел, так с той поры и глаз сюда не казал.
Тем более был боярич удивлен, проснувшись утром в воскресенье, когда на его обычный утренний зов: «Эй, кто там? Умываться!» – в ногах его постели явился Лука Сабур.
– Где ты пропадал?.. Отколе взялся? – весело окликнул его боярич.
Но в ответ на этот оклик Лука проговорил отрывисто и торопливо, понижая голос:
– По твоему приказу, все разузнал… Все разведал…
– Разведал, кто эта бабица, и кто те молодцы, что по ночам в стрелецкие слободы на карих да на серых конях приезжают стрельцов мутить? – спросил боярич довольно равнодушно, опираясь локтем на изголовье и готовясь слушать доклад Луки.
– Иван да Петр Толстые, из дворян; да дворянин же Милославский Александр. А бабица – из придворной служни, при тетках государевых состоит. И кони те ихние, из царской же конюшни, с Житного двора.
– Да что ты? Никак ума рехнулся? Статочное ли дело, чтобы кто из дворца да в слободы мутить стрельцов ездил?
– Это не моего ума дело… Что говорю, то верно знаю! Видел и выследил, где эти люди и притон держат, где и собираются, – утвердительно и смело настаивал Лука.
– Чего доброго, не в Большом ли дворце? – насмешливо спросил боярич.
– Нет, не в Большом дворце, а в хоромах князя Ивана Хованского, что на Сивцевом Вражке.
– Да я же князя Ивана два дня сряду в палатах Матвеева и во дворце видел. Он был там почти безвыездно.
– Опять-таки я этого ничего не знаю, и сказ у меня один: недалеко до греха… Уезжай отсель с батюшкой своим, коли вам обоим жизнь дорога и мила!
Боярич поднялся с подушек, присел на край постели и стал внимательно вглядываться в лицо Луки Сабура.
– Всем, всем вам, боярам, смерть грозит, гибель неминучая, – продолжал мрачно Лука, наклоняясь к бояричу. – Десятый из вас головы на плечах не сносит. Стрельцы с пьяных глаз об
