С этой целью Лука Сабур много раз решался на отчаянное дело – убить старого князя Хованского у него на подворье либо подстеречь его на пути во дворец, и потому никогда не расставался с заветным, остро отточенным ножом, который носил за голенищем и приберегал на этот именно случай… Но все попытки проникнуть в дом князя Хованского оказывались тщетными: то князя не было на Москве, то к нему никого не допускали, потому что он был постоянно окружен толпою всяких чающих от него милостей и щедрот. Пытался Лука тайно проникнуть в дом князя и добраться до его опочивальни, но убедился, что стрельцы тщательно оберегают князя, и однажды едва унес из княжеских хором свою буйную головушку. Сколько ни поджидал Лука князя на пути его следования во дворец, но каждый раз к нему и тут никакого подступа не было, потому что князь выезжал не иначе, как в карете, около которой шло и ехало до сотни стрельцов. А тут через того же подключника на Житном дворе Луке представился случай поступить на службу в Стремянный стрелецкий полк, и он охотно воспользовался этим случаем, сообразив, что ему, как стрельцу, легче будет дойти до князя Хованского и выполнить свой заветный, глубоко затаенный замысел.
Но и тут его постигла неудача: он и трех недель еще не прожил в полку, еще ни разу, надев стрелецкий строевой кафтан, не успел увидеть своего начальника, как разнесся слух о том, что великие государи с государыней-правительницей изволят шествовать из Москвы на богомолье в обитель Саввы Звенигородского, и что Стремянный полк пойдет за ними следом. Лука был просто в отчаянии, что ему придется из Москвы ухать и отложить выполнение своего замысла на неопределенное время. Он пытался отпроситься у полковника, чтобы его хоть ненадолго оставили в Белокаменной, но тот так грозно на него прикрикнул, что Лука Сабур не посмел ему перечить и последовал за полком в поход. Они прибыли в село Воздвиженское, на Троицкой дороге, где временно остановился Двор на отдых.
Только прибывши в это село, Лука заметил в нем какое-то необычайное оживление. Из села в Москву и в другие окрестные города то и дело скакали гонцы за гонцами; в село каждый день, с разных сторон, наезжали дворяне с вооруженной свитой холопов; около загородного дворца днем и ночью разъезжали вооруженные стражи из стрельцов и детей боярских, и в ворота его, накрепко запертые, допускались только приближенные лица из бояр, отовсюду нахлынувших, будто бы с поздравлениями к наступающему дню тезоименитства царевны-правительницы. Лука слышал толки о каких-то угрозных подметных письмах, о каких-то случайно открытых заговорах, но все это было так темно и неясно, что ни он сам, ни кто-либо из его товарищей не могли в этих толках разобраться. Все только видели, что творится что-то недоброе, что окружающие правительницу бояре чего-то опасаются, принимают на случай какие-то меры предосторожности. Но дело велось до такой степени скрытно и хранилось в такой глубокой тайне, что никто из меньшей братии не мог постигнуть, откуда именно грозила опасность правительнице и ее царственным братьям.
Так наступил достопамятный день 17 сентября 1682 года.
11В тот день, на рассвете, Лука Сабур сменился с караула у главных въездных дворцовых ворот и вместе с товарищем, который был с ним в этой смене, направился ко двору села, где стоял постоем их десяток.
Лука, простоявший на карауле с полуночи, не сомкнувший глаз во все это время, плелся домой сумрачный, угрюмый и усталый. Тяжелая фузея ломила ему плечо, перевязь с берендейкой и дюжиной болтавшихся на ней патронов докучно побрякивали на ходу, а бердыш, который приходилось нести наперевес, оттягивал ему правую руку. Утомление давало себя чувствовать, и Лука еле-еле передвигал ноги, думая только о том, как он доберется до своей лавки в избе. Вероятно, и его товарищ был занят тою же мыслью и так же утомлен, как он, потому что брел о бок с ним молча и лишь изредка сердито оправлял перевязь на плече и отплевывался на ходу. Отойдя с полверсты от двора, оба стрельца стали спускаться с пригорка в ложбину, к перекрестку, где им приходилось свернуть налево, перейти мост и направиться к своей избе на задворках. Но едва только они спустились по тропинке, прошли кусты и собирались выйти на дорогу к селу, обсаженную густыми, тесно разросшимися деревьями, как перед ними, словно из земли, выросли два всадника, вооруженные с головы до ног.
– Стой здесь, обожди! – приказал один из них, заступая им конем дорогу.
– Что за притча? Из-за чего мы тут стоять станем? Довольно на карауле постояли! – грубо отозвался спутник Луки Сабура.
– Не приказано пускать! – крикнул ему всадник, выразительно наклоняясь к луке седла и вытаскивая пистолю.
– Кем не приказано? У нас свое начальство есть, небось, – вступился гневно Лука Сабур.
– По указу великих государей никого пропускать не велено! – спокойно ответил ему другой всадник. – А с ослушниками воли государевой поступать приказано, как с разбойниками.
И тот тоже вынул пистолю.
– Так что же, тут нам сидеть, что ли, прикажешь? Ночь-то не спавши на службе царской…
– Обождать придется не долго… Выспишься, авось, – шутливо заметил первый всадник.
Стрельцы спустили фузеи с плеча, оперлись их прикладами в землю и угрюмо опустили усталые головы на руки. Но ждать им действительно пришлось недолго. Справа послышался за деревьями топот коней и бряцанье оружия. Слышно было, что двигался по дороге значительный конный отряд, хотя из-за деревьев, окутанных утренним туманом, и нельзя было различить с полною ясностью, сколько коней шло в отряде, который спустился к реке, протопал по мосту, а за мостом разделился надвое и направился в объезд села.
– Ну, вот теперь и ваш путь чист! – сказал один из всадников, засовывая пистоль в кобуру у луки седла и собирая поводья.
Потом оба всадника снялись с места, хлестнули коней плетьми и вскачь пустились догонять удалившийся отряд.
– Что за диковина? – обратился к Луке с вопросом его товарищ.
– Неладное что-то творится, братец мой, – отозвался Лука Сабур. – Видишь, а понять не можешь.
Переговаривая о виденном, оба стрельца дошли до села. Пытались расспрашивать и встречных крестьян, и товарищей. Оказалось, что на рассвете на обоих концах села Воздвиженского явились сильные конные разъезды, которые никого из села не выпускали, а затем снялись и ушли вслед за каким-то конным отрядом сотни в две коней,
