Москва и Россия в эпоху Петра I

Гляди же, чтобы потом отказу не было.

– Зачем отказываться. Чай, сам изволишь видеть, что, почитай, все готово. Пояса только ременные и осталось приладить, а это работа не Бог весть какая мудреная.

Боярин еще раз оглядел крылья, потрогал пальцем их обшивку и, медленной поступью пробираясь около невысохших после вчерашнего дождя луж, направился к дому.

6

Во вторник с самого утра у места полета толпились любопытные, неведомо какими путями проведавшие о предстоящем зрелище. Шли толки и пересуды.

– А я сказываю, – волновался маленький невзрачный человечек с реденькой, точно повыдерганной бородкой, – что здесь не иначе, как нечистая сила действует. Виданное ли дело, чтобы человек по воздуху летать начал, ангелам бы небесным уподобился.

– Эко сказал! А разве птица не летает? – отозвался плечистый стрелец.

– Так то птица! Птица – тварь неразумная, летает по Божьему велению. А тут человек задумал наперекор естества своего идти.

– Светопреставление… Светопреставление… Ах, грех-то какой, – вздыхала ветхая старушка, поминутно осеняя себя крестным знаменем.

– И высоко он, братцы, полетит?

– Чай, не выше колокольни.

– Выше, сказывают, до самого облака.

– Ври больше. Может, ничего и не будет, только зря болтают. А мы тут стоим, невесть чего дожидаясь, – прогудел мрачного вида детина и звучно высморкался.

– Как не будет? Гляди-ка, уже идут…

7

И на самом деле, четверо рабочих бережно несли сверкающие под лучами солнца слюдяные крылья. Позади, зорко наблюдая за каждым их шагом, шел сам строитель.

– Легче, легче! Нечто можно так встряхивать! – покрикивал он. – Поднимай края-то выше!

Любопытные напирали со всех сторон.

– Глянь-ка, и впрямь лететь собрался.

– А ты думал что: шутки шутить будет? Мне дьяк знакомый сказывал, что за эти самые крылья сто рублей серебром из царской казны дали.

Прогулка

– Дяденька, это ты лететь собрался? – окликнул какой-то подросток, подступая к Емельяну.

– Не замай… Уйди, – отмахнулся тот, и снова принялся суетиться около уложенных уже на землю крыльев.

– Грешник ты окаянный, – сокрушался невзрачный человечек, – душу дьяволу продал. Брось, покайся в грехах, отрекись от безумного ослепления. Истинно говорю тебе: покайся, пока не поздно.

Явился, наконец, сам боярин Троекуров с несколькими другими знатными боярами. Он ласково кивнул строителю, оглядел разложенные крылья, потрогал ремни.

– Ну, что же? Все готово, значит? – спросил он.

– Готово, милостивец, готово, как сам изволишь видеть, – отозвался не совсем уверенно Емельян.

– Ну, так и начинай с Богом, – скомандовал он. – Нечего медлить!.. А вы расступитесь, не напирайте! – прикрикнул он на любопытных.

Емельян подошел к крыльям, размашисто перекрестился и, не без труда приподняв их, стал прикреплять к спине.

Толпа замерла в напряженном ожидании.

8

– Господи, благослови!

Крылья, сверкнув в воздухе, медленно поднялись и грузно опустились вниз.

– Летит, православные, летит! – раздался чей-то восторженный возглас.

Но, увы, крылья поднялись и опустились еще и еще раз, а злополучный воздухоплаватель, красный от натуги и мокрый от пота, так и остался стоять на прежнем месте.

– Испугалась нечистая сила крестного знамения, – ликовал обладатель жиденькой бородки. – Испугалась и отступила! Что, брат, не помогают бесовские крылья-то?

Емельян еще раз безнадежно взмахнул тяжелыми крыльями. В толпе послышался смех.

– Гляди, далеко не улети.

– За облако не задень!

– Шапку держи, свалится!

– Ты что же это? Шутки шутить выдумал? – подступился к воздухоплавателю боярин Троекуров.

– Милостивец! Отец родной… Дозволь слово вымолвить?.. Не моя в том вина, видит Бог, не моя. Все, кажись, правильно налажено было. Одна тут причина только и есть – больно грузны вышли крылья-то. Мне бы иршеные[8] нужно было наладить. Те гораздо полегче были бы…

– А раньше что думал? – отозвался гневно боярин.

– Сноровки, милостивец, не было. Дело-то непривычное… Не изволь, милостивец, гневаться, дай мне, холопу твоему, послужить еще раз. Дозволь смастерить крылья иршеные?

Боярин ничего не ответил и, круто повернувшись, направился вместе с другими боярами к своим хоромам.

Преследуемый градом насмешек и сопутствуемый своими дозорными, поплелся восвояси бедняга изобретатель, предоставив своим подручным убирать злополучные крылья.

9

Закручинился боярин. Мрачнее тучи шагал он по приказной избе, когда к нему явился позванный Емельян.

– Батогов захотел? Спина зачесалась? Что ж ты, языком-то разболтал: полечу, полечу. А сам и ни с места. Казну царскую извел, меня в срам ввел и, думаешь, так тебе это и прощено будет?

– Государь милостивец, дозволь слово молвить. Сказывал я уже, что больно грузные крылья вышли из слюды-то. Кабы иршеные, так беспременно полетел бы, и гневаться твоей милости не пришлось.

Боярин угрюмо молчал.

– А главная-то причина, что сноровки не было. Впервые ведь дело-то такое затеяли. Как перед истинным Богом сказываю, не было от меня никакого подвоха. Кабы только крылья были полегче…

– Ладно, – решил вдруг боярин, – будет тебе отпущено царской казной пять рублев на иршеные крылья. Поверю тебе и на сей раз. Но только, коли и тут, окромя срама, ничего не выйдет, то уж пеняй на себя – пощады не будет… Меня ты, чай, знаешь…

– Знаю, милостивец, – отозвался, почесывая затылок, Емельян.

– То-то же. Ступай и немедля принимайся за работу. Чтобы никакой проволочки не было! Сам наведываться буду.

10

– Ах, Господи Ты, Боже мой! Ну и напасть, – вздыхал в печальном раздумье несчастный изобретатель. – Накликал я горюшко на свою голову. Поди-ка, отвертись теперь… Хочешь – не хочешь, лети. А как лететь-то, я и сам теперь в толк не возьму.

Вспыхнувшая надежда на удачный исход своей затеи теперь окончательно потускнела.

Повиниться разве пойти? Сказать, что, мол, попутал меня лукавый. Не в своем рассудке был, когда слова-то эти объявлял…

Но об этом и подумать даже страшно. Крутого нрава был боярин князь Троекуров. Хорошо, коли только батогами велит отодрать. А коли не поверит и обвинит в утайке государева «слова и дела», на пытку пошлет! Нет, уж лучше снова браться за работу, да проволочку во времени хоть учинить. Бог не без милости, может, и в бега удастся удариться. Жалко, конечно, бросать свое хозяйство и с родственниками расставаться. Но что поделаешь? В застенок попадешь, так оттуда живым, пожалуй, не выйдешь…

– Эх, доля горемычная, – вздохнул еще раз бедняга и поплелся, сопутствуемый дозорными, закупать необходимые для нового сооружения материалы.

11

Чем ближе подвигалась к концу постройка новых иршеных крыльев, тем тоскливее становилось на душе у бедняги. Мысль о побеге крепко запала ему в голову. Но ускользнуть от бдительного надзора приставленных к нему дозорных было не так-то легко. Попробовал он как-то разжалобить их, отпустить повидаться со сродственниками. Но они только руками замахали:

– Что ты? Аль разума лишился? Жизнь нам надоела, что ли?.. И думать не моги об этом. А будешь докучать, боярину доложим. У него решение скорое.

И, опасаясь, чтобы он не ушел самовольно, дозорные еще бдительнее стали наблюдать за каждым его шагом.

А боярин, между тем, в свою очередь, присылал ежедневно справляться, как продвигается постройка крыльев, и не давал ни минуты отдыха. Раза два заходил он и сам, осматривал, что сделано, покручивал бороду и грозно хмурил брови.

– Не больно споро дело-то у тебя идет, –