Динни взяла его руку:
— Восхищаюсь вами, дядя Хилери.
Хилери воззрился на девушку:
— Я что-то не улавливаю ход твоих мыслей, дорогая.
— Вы знаете, что я имею в виду. Вы сохранили старые традиции — служение долгу и всё такое, — и в то же время вы ужасно современный, терпимый и свободомыслящий.
— Гм-м! — промычал Хилери, выпуская клуб дыма.
— Я даже уверена, что вы одобряете противозачаточные меры.
— Видишь ли, по этой части мы, священники, — в смешном положении. Было время, когда мысль ограничить рождаемость считалась непатриотичной. Но боюсь, что теперь, когда самолёты и газы ликвидировали нужду в пушечном мясе, а число безработных неудержимо растёт, непатриотичным становится скорее отказ от противозачаточных мер. Что же касается христианской догмы, то во время войны мы, как патриоты, уже не соблюдали одну заповедь: "Не убий". Сейчас, оставаясь патриотами, мы логически не можем соблюдать другую: "Плодитесь и размножайтесь". Противозачаточные меры большое дело, по крайней мере для трущоб.
— И вы не верите в ад?
— Нет, верю: он как раз там и находится.
— Вы стоите за спорт в воскресные дни, верно?
Хилери кивнул.
— И за солнечные ванны в голом виде?
— Стоял бы, будь у нас солнце.
— И за пижамы, и за курящих женщин?
— Нет, с сигаретами я не примирюсь — не люблю дешёвки и вони.
— По-моему, это недемократично.
— Ничего не могу с собой поделать. На, понюхай!
Динни вдохнула дым трубки.
— Пахнет хорошо — сразу чувствуется латакия. Но женщинам нельзя курить трубку. Впрочем, у каждого свой конёк, о котором человек не умеет судить здраво. Ваш — отвращение к сигаретам. За этим исключением вы поразительно современны, дядя. В суде я разглядывала присутствующих, и мне показалось, что единственное современное лицо — у вас.
— Не забывай, дорогая: Чичестер держится древним своим собором.
— По-моему, мы преувеличиваем степень современности в людях.
— Ты живёшь не в Лондоне, Динни. Впрочем, в известной мере ты права. Мы стали откровеннее в некоторых вещах, но это ещё не означает серьёзной перемены. Вся разница между годами моей юности и сегодняшним днём — в степени сдержанности. Сомнения, любопытство, желания были и у нас, но мы их не показывали. А теперь показывают. Я сталкиваюсь с кучей молодых универсантов: они приезжают работать в Лугах. Так вот, их с колыбели приучили выкладывать всё, что им взбредёт в голову. Они и выкладывают. Мы этого не делали, но в голову нам взбредало то же самое. Вся разница в этом. В этом и в автомобилях.
— Значит, я старомодна, — совершенно не умею выкладывать разные вещи.
— Это у тебя от чувства юмора, Динни. Оно служит сдерживающим началом и порождает в тебе застенчивость. В наши дни молодёжь редко обладает им, хотя часто наделена остроумием, но это не одно и то же. Разве наши молодые писатели, художники, музыканты стали бы делать то, что они делают сейчас, будь у них способность посмеяться над собой? А ведь она и есть мерило юмора.
— Я подумаю над этим.
— Подумай, Динни, но всё-таки юмора не теряй. Для человека он то же, что аромат для розы. Ты едешь обратно в Кондафорд?
— Собираюсь. Дело Хьюберта назначат к вторичному слушанию не раньше, чем прибудет пароходом почта, а до этого ещё дней десять.
— Передай привет Кондафорду. Вряд ли для меня снова наступят такие же славные дни, как те, что мы прожили там детьми.
— Я как раз думала об этом, когда ожидала своей очереди в качестве последнего из негритят.
— Динни, ты молода для такого вывода. Подожди, влюбишься.
— Я уже.
— Что, влюбилась?
— Кет, жду.
— Жуткое занятие быть влюблённым, — сказал Хилери. — Впрочем, никогда не раскаиваюсь, что предавался ему.
Динни искоса взглянула на него и выпустила коготки:
— Не предаться ли вам ему снова, дядя?
— Куда уж мне! — ответил Хилери, выколачивая трубку о почтовый ящик. — Я вышел из игры. При моей профессии не до этого. К тому же первого раза мне хватает до сих пор.
— Да, — с раскаянием в голосе согласилась Динни, — тётя Мэй такая милочка.
— Замечательно верно сказано! Вот и вокзал! До свидания, и будь здорова. Вещи я отправил утром.
Хилери помахал девушке рукой и скрылся.
Динни вернулась в гостиницу и поднялась к Эдриену, но его в номере не оказалось. Несколько расстроенная этим, девушка отправилась в собор. Она уже собиралась присесть на скамью и насладиться успокоительной красотой здания, как вдруг увидела своего дядю. Он прислонился к колонне и разглядывал витраж круглого окна.
— Любите цветное стекло, дядя?
— Если оно хорошее — очень. Бывала ты в Йоркском соборе, Динни?
Динни покачала головой и, видя, что навести разговор на нужную тему не удастся, спросила напрямик:
— Что вы теперь будете делать, милый дядя?
— Ты говорила с Хилери?
— Да.
— Он хочет, чтобы я убрался куда-нибудь на год.
— Я тоже.
— Это большой срок, Динни, а я старею.
— Поедете с Халлорсеном в экспедицию, если он вас возьмёт?
— Он меня не возьмёт.
— Нет, возьмёт.
— Я поеду, если Диана скажет мне, что ей так угодно.
— Она этого никогда не скажет, но я совершенно уверена, что ей на какое-то время нужен полный покой.
— Когда поклоняешься солнцу, трудно уйти туда, где оно не сияет, чуть слышно произнёс Эдриен.
Динни пожала ему руку.
— Знаю. Но можно жить мыслями о нём. Экспедиция на этот раз приятная и полезная для здоровья — всего лишь в Новую Мексику. Вы вернётесь обратно помолодев, с волосами до пят, как полагается в фильмах. Вы будете неотразимы, дядя, а я так этого хочу. Требуется только одно — дать улечься суматохе.
— А моя работа?
— Ну, это уладить просто. Если Диана сможет целый год ни о чём не думать, она станет другим человеком, и вы начнёте казаться ей землёй обетованной.
Эдриен улыбнулся своей обычной сумрачной улыбкой:
— Ты — маленькая змея-искусительница!
— Диана тяжело ранена.
— Иногда мне кажется, что рана смертельна, Динни.
— Нет, нет!
— Зачем ей думать обо мне, раз я уйду?
— Затем, что все женщины так устроены.
— Что ты в твои годы знаешь о женщинах! Много лет назад я вот так же ушёл, и она начала думать о Ферзе. Наверно, я сделан не из того теста.
— Тогда Новая Мексика тем более вам подходит. Вы вернётесь оттуда "мужчиной с большой буквы". Подумайте об этом. Я обещаю последить за Дианой, да и дети не дадут ей вас забыть. Они только о вас и говорят. А я уж постараюсь, чтобы так было и впредь.
— Все это очень заманчиво, — уныло согласился Эдриен, — но я чувствую, что сейчас она ещё дальше от меня, чем при жизни Ферза.
— Так будет некоторое и даже довольно длительное время. Нов конце концов это пройдёт, дядя. Честное слово!
Эдриен долго молчал, затем объявил:
— Динни, если Халлорсен согласится, я еду.
— Он согласится. Дядя, нагнитесь, я должна вас расцеловать.
Эдриен нагнулся. Поцелуй пришёлся ему в нос. Привратник кашлянул…
Возвращение
