— Никогда не понимала толком, что это такое.
— Человек, который ищет сильных ощущений, причиняя боль тому, кто их доставляет. Жена — самый удобный объект.
— Родная моя!..
— Всякое бывало. Мой хлыст для верховой езды — это уж последняя капля.
— Неужели он?.. — в ужасе вскрикнула Динни.
— Да.
Динни пересела на скамейку сестры и обняла Клер:
— Дорогая, ты должна освободиться!
— Как? Доказательств-то нет. И, кроме того, не выставлять же напоказ такую мерзость! Ты — единственная, кому я могу об этом рассказать.
Динни встала и опустила окно. Лицо у неё пылало так же, как у сестры. Клер угрюмо продолжала:
— Я ушла от него, как только подвернулась возможность. Но все это не подлежит огласке. Видишь ли, нормальное влечение быстро теряет остроту, а климат на Цейлоне жаркий.
— О господи! — вырвалось у Динни. Она снова села напротив сестры.
— Это моя вина. Я ведь всегда знала, что лёд тонкий, ну вот и провалилась. Только и всего.
— Но, дорогая, нельзя же в двадцать четыре года быть замужем и жить без мужа.
— Почему бы нет? Manage mangue[1] хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно — где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут ещё держитесь на плаву, Динни?
— Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня — одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдём ко дну. Так или иначе — надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней.
— Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, ещё цела?
— Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придётся до самого рождества. А пока что скоро выборы.
— Кто наш кандидат?
— Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный.
— Ему нужны избирательные агенты?
— Я думаю!
— Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства?
— Они уверяют, что "завершат начатую работу", но как — покамест не говорят.
— Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, моё дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: "Голосуйте за Дорнфорда!" Как тётя Эм?
— Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, "чтобы там не навели порядка к её приезду". Тётя Эм не меняется.
— Я часто думала о ней, — сказала Клер. — Она вся какая-то успокоительная.
Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер — о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о её романе, но с тех пор прошёл уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ёжик? "Бедная Динни! — подумала Клер. — Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!" Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный — особенно благодаря чуть вздёрнутому носу, который придаёт лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно тёмными на фоне каштановой шевелюры. А всё-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни "шипучкой". "Будь я мужчиной, я влюбилась бы в неё, — решила Клер. — Она хорошая. Но лицо у неё теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит". И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешённости. Было бы непростительно снова растревожить её.
— Займёшь свою прежнюю комнату, дорогая? — спросила Динни. Боюсь, что голуби чересчур сильно расплодились. Они беспрерывно воркуют под твоим окном.
— Мне они не помешают.
— А как насчёт завтрака? Сказать, чтобы его подали к тебе в комнату?
— Не беспокойся обо мне, дорогая. Мне будет ужасно неловко, если я кому-нибудь причиню беспокойство. До чего замечательно вернуться в Англию, да ещё в такой день! Какая чудесная трава, и вязы, и голубое небо!
— Ещё один вопрос, Клер. Хочешь, чтобы я рассказала обо всём отцу и маме, или мне лучше молчать?
Клер стиснула губы.
— По-моему, им следует знать, что я не вернусь к нему.
— Да. Но нужно привести какие-то причины.
— Скажем просто, что это невозможно.
Динни кивнула:
— Я не хочу, чтобы они считали виноватой тебя. Для всех же остальных — ты приехала домой для поправки здоровья.
— А тётя Эм? — спросила Клер.
— Её я беру на себя. Кроме того, она будет поглощена малышом. Ну вот, подъезжаем.
Показалась кондафордская церковь и небольшая группа домиков, большей частью крытых соломой, — ядро и сердцевина разбросанного прихода. За ними виднелись службы, примыкавшие к поместью, но сам дом, построенный предками в милой их сердцу низине, был скрыт деревьями.
Клер, прижавшись носом к оконному стеклу, сказала:
— У меня прямо мурашки бегают. Ты по-прежнему любишь Кондафорд,
Динни?
— Больше.
— Странно. Я вот тоже люблю его, а жить в нём не могу.
— Типично по-английски. Отсюда — Америка и доминионы. Бери саквояж, а я захвачу чемодан.
Краткая поездка по аллеям, окаймлённым вязами, которые пестрели золотыми пятнышками увядшей листвы в лучах заходящего солнца, оказалась неутомительной и закончилась обычным ликованием собак, выскочивших из тёмного холла навстречу сёстрам.
— Новая? — осведомилась Клер, увидев чёрного спаниеля, который обнюхивал ей чулки.
— Да, это Фош. Они со Скарамушем подписали пакт Келлога и поэтому вечно ссорятся, а я у них вроде Маньчжурии, — пояснила Динни и распахнула двери гостиной: — Мама, вот она!
Подходя к бледной, взволнованной и улыбающейся матери. Клер в первый раз почувствовала себя потрясённой. Приехать вот так обратно и нарушить их покой!
— Твоя заблудшая овечка вернулась, мамочка! — сказала она. — Слава богу, ты не изменилась!
После пылких объятий леди Черрел застенчиво взглянула на дочь и сообщила:
— Отец у себя в кабинете.
— Я схожу за ним, — предложила Динни.
В своём одиноком убежище, на котором до сих пор лежал отпечаток военных и аскетических привычек его владельца, генерал возился с приспособлением, изобретённым им для того, чтобы экономить время при натягивании охотничьих сапог и бриджей.
— Ну что? — спросил он.
— Клер здорова, дорогой, но порвала с ним и, боюсь, окончательно.
— Скверно! — нахмурился генерал.
Динни взялась руками за отвороты его куртки:
— Виновата не она. Но я не стала бы задавать никаких вопросов. Сделаем вид, что она просто приехала погостить, и постараемся, чтобы этот приезд был ей по возможности приятен.
— Что он натворил?
— Ничего. Причина — его характер. Я знала, что в нём есть, какая-то жестокость.
— Знала? Что ты имеешь в виду, Динни?
— Догадывалась по тому,
