Генерал издал звук, выражающий крайнее огорчение.
— Идём, — позвал он. — Доскажешь после.
С Клер отец повёл себя подчёркнуто радушно и дружелюбно и не расспрашивал её ни о чём, кроме Красного моря и Цейлона, знакомство с которым ограничивалось у него воспоминаниями о пряных ароматах побережья и прогулке по Коричному саду в Коломбо. Клер, все ещё взволнованная встречей с матерью, была благодарна ему за сдержанность. Она довольно скоро ускользнула к себе в комнату, где её ждали уже распакованные вещи.
Она встала у мансардного окна и прислушалась к воркованию голубей, к внезапным всплескам и хлопанью их крыльев, когда они взмывали в воздух над садом, обнесённым живой изгородью из тисов. Солнце почти закатилось, но свет всё ещё пробивался сквозь вязы. Ветра не было, и нервы
Клер отдыхали в этой тишине, нарушаемой только голубями и напоенной непохожим на ароматы Цейлона благоуханием. Родной воздух, чудесный, здоровый, свежий, с лёгким привкусом горьковатого дымка! Клер увидела над садом синие ниточки, — садовники жгли сухие листья, сложив их небольшими кучками. И почти сразу же она закурила сигарету. В этом нехитром жесте сказалась вся Клер. Она никогда не умела целиком отдыхать, отдаваться покою и вечно стремилась вперёд, к тому полному наслаждению, которое остаётся вовеки недоступным для людей с её натурой. Трубастый голубь, сидевший на жёлобе крутой шиферной крыши, следил за ней кротким черным маленьким глазом и неторопливо чистил себе перья. Белизна его была прекрасна, осанка — горда, и такой же гордостью дышало круглое тутовое деревце, листья которого, слетая сначала с верхних, потом с нижних веток, кольцом устилали землю и расцвечивали траву. Последние лучи заката пронизывали его редкую изжелта-зелёную листву, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад Клер стояла у этого же окна, глядя поверх тутового деревца на поля и зеленеющие рощи. Семнадцать месяцев чужих небес и деревьев, чужих ароматов, звуков, вод — незнакомых, дразнящих, обманчивых и, как прежде, чуждых! И ни минуты покоя. Его не было и в белом доме с просторной верандой, который они занимали в Канди. Сначала он нравился ей, потом она усомнилась в этом, потом поняла, что он ей не нравится, и, наконец, просто возненавидела его. А теперь всё прошло, и она снова дома. Клер стряхнула пепел с сигареты, потянулась, и голубь, заплескав крыльями, взмыл в воздух.
III
Динни "взяла на себя" тётю Эм. Это была не простая задача. Обычному человеку задают вопрос, он отвечает, и дело с концом. С леди Монт такой последовательный разговор был невозможен. Она стояла посреди комнаты с надушённым вербеной саше в руках и нюхала его, а Динни распаковывала её чемодан.
— Восхитительно пахнет, Динни. Клер что-то жёлтая. Ждёт маленького, а?
— Нет, тётя.
— Жаль. Когда мы были на Цейлоне, все обзаводились маленькими. У слонов они такие приятные! В этой комнате мы играли в католического священника, которому спускали еду в корзинке. Твой отец залезал на крышу, а я была священником. Но в корзинку никогда не клали ничего вкусного. Твоя тётка Уилмет сидела на дереве. В случае появления протестантов ей полагалось кричать: "Куй, куй!"
— Это было несколько преждевременно, тётя Эм. При Елизавете Австралию ещё не открыли.
— Знаю. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были сущими дьяволами. Католики тоже. И мусульмане.
Динни вздрогнула и постаралась заслонить лицо корсетом.
— Куда положить бельё?
— Куда хочешь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда сущими дьяволами. Страшно мучили животных. Клер понравилось на Цейлоне?
Динни выпрямилась, держа в руках охапку белья:
— Не очень.
— Почему? Печень?
— Тётя, я вам всё объясню, но вы не говорите никому, кроме дяди Лоренса и Майкла. Это разрыв.
Леди Монт погрузила нос в саше, потом изрекла:
— Можно было предвидеть — стоило взглянуть на его мать. Ты веришь в поговорку: "Яблочко от яблоньки… "?
— Не слишком.
— Я всегда утверждала, что семнадцать лет разницы — слишком много, а Лоренс говорит, что люди сначала восклицают: "А, Джерри Корвен!" и больше ни слова не прибавляют. Что у них вышло?
Динни склонилась над комодом, укладывая белье в ящик:
— Я не спрашивала о подробностях, но, по-моему, он — настоящее животное.
Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:
— Бедняжка Клер!
— Словом, тётя, она вернулась домой для поправки здоровья.
Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу:
— Босуэл и Джонсон называют их "богоснедники". Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы?
— Ей нужно переменить климат, тётя.
— Но, Динни, сейчас столько англо-индийцев возвращается обратно…
— Знаю. Пока сойдёт и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флёр.
— Скажу я или нет. Флёр всё равно узнает! От неё не скроешь. Клер завела себе молодого человека?
— Что вы, тётя?
И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: "До свиданья!"
— На пароходе? — усомнилась тётя.
Динни переменила тему:
— Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой?
— Да. Это так тягостно. Что хочешь приедается, если о нём вечно разговаривать. А у вас надёжный кандидат? Как Майкл?
— Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдёт.
— Женат?
— Нет.
Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.
Динни вынула из чемодана последнюю вещь — пузырёк с жаропонижающим:
— Вот уж не по-английски, тётя!
— От груди. Его сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?
— Да.
— Сколько ему лет?
— По-моему, под сорок.
— Чем он занимается?
— Он королевский адвокат.
— Фамилия?
— Дорнфорд.
— Я что-то слышала про Дорнфордов, когда была девушкой. Но где? А, вспомнила — в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.
— Наверно, всё-таки не он, а его отец?
— В таком случае, у него ничего нет.
— Он живёт тем, что зарабатывает в суде.
— Когда тебе меньше сорока, там много не заработаешь.
— Не знаю, он не жаловался.
— Энергичный?
— Очень.
— Блондин?
— Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тётя, или когда вы будете переодеваться к обеду?
— Потом. Сначала сходим к малышу.
— Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.
Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тётя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдёт, когда станет постарше, — в Черрелов или Тесбери, — было ещё неясно. Няня, тётка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочерёдно падать в их восхищённо распростёртые объятия.
— Он не гулит, — заметила Динни.
— Он гулит по утрам, мисс.
— Падает! — воскликнула леди Монт.
— Не плачь, маленький!
— Он никогда не плачет, мисс.
— Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.
— Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, — объявила леди Монт. — А вы, няня?
— Некогда было, миледи: у нас
