— И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в каюты?
— Замечал.
— Это всегда наводило вас на подозрение?
— Нет.
— Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких случаях никогда не возникало подозрений?
— Нет, не вправе.
— Вы по природе человек подозрительный?
— Не нахожу.
— Или, что называется, ревнивый?
— Не сказал бы.
— Намного вы старше вашей жены?
— На семнадцать лет.
— Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринуждённо и почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и женщины наших дней?
— Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.
— То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?
— Я воевал.
— Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?
— Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.
— Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь вашу жену до того, как она покинула вас?
Динни подняла глаза.
— Не случалось.
— И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что соответчик вышел из её каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за ней наблюдение?
— Да. Кроме того, они всё время на пароходе проводили вместе, и я своими глазами видел, как он выходил в Лондоне из дома, где она остановилась.
— Говорили вы ей, будучи в Лондоне, что, если она не вернётся к вам, все последствия лягут на неё?
— Едва ли я мог употребить подобные выражения.
— А какие же вы употребили?
— Я сказал ей, что она имеет несчастье быть моей женой и поэтому не может вечно оставаться соломенной вдовою.
— Тоже не слишком изящный оборот, правда?
— Допускаю.
— Итак, вы стремились воспользоваться любым предлогом и любым её знакомством, чтобы освободиться от неё?
— Нет, я стремился вернуть её.
— Невзирая на ваши подозрения?
— В Лондоне у меня ещё не было подозрений.
— Остаётся предположить, что вы дурно обращались с ней и намеревались освободиться от брачного союза, унижавшего вашу гордость.
Неторопливый низкий голос вставил:
— Протестую, милорд.
— Милорд, поскольку истец признал…
— Согласен, мистер Инстон, но кто из мужей не совершает поступков, за которые потом хочется извиниться?
— Как угодно вашей милости… Во всяком случае, вы распорядились установить наблюдение за вашей женой. Когда именно?
— Как только вернулся на Цейлон.
— Сразу же?
— Почти.
— Это не свидетельствует о горячем желании вернуть её. Не правда ли?
— После того что мне рассказали на пароходе, мои намерения решительно изменились.
— Ах, на пароходе. А ведь выслушивать сплетни о своей жене не очень красиво. Вы не находите?
— Нахожу. Но она отказалась вернуться, и я должен был внести ясность в положение вещей.
— Всего спустя два месяца после её ухода от вас!
— Прошло уже больше двух месяцев.
— Но меньше трёх. Мне кажется, вы просто вынудили её покинуть вас, а затем использовали первую же возможность застраховать себя от её возвращения.
— Неправда.
— Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до отъезда из Англии на Цейлон?
— Нет.
— Вы можете подтвердить это под присягой?
— Да.
— Как же вы вошли с ним в контакт?
— Я поручил сделать это моим поверенным.
— О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными?
— Да.
— Невзирая на то, что у вас ещё не было подозрений?
— Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими поверенными. Это естественно.
— Вы беседовали с ними о вашей жене?
— И о ней и о других делах.
— Что же вы сказали им о вашей жене?
Динни опять подняла глаза. Ей было всё омерзительнее видеть, как травят человека, пусть даже её противника.
— По-моему, я сказал только, что она остаётся здесь у своих родителей.
— И это всё?
— Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились.
— И это всё?
— Помнится, я сказал ещё: «Пока что не представляю себе, чем всё это кончится».
— Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: «Я, может быть, поручу вам установить за ней наблюдение».
— Готов.
— Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего, наводящего их на мысль о желательности для вас развода?
— Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова.
— Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или нет?
— Не помню.
— Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены начать дело?
— Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились.
— Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос.
Динни увидела, как судья высунул голову.
— Мистер Инстон, истец показал, что не знает, какое мнение сложилось у его поверенных. Что ещё вы хотите услышать?
— Милорд, существо порученного мне дела, — я рад возможности кратко резюмировать его, — сводится к тому, что, как только истец так или иначе вынудил свою жену покинуть его, он решил развестись с ней и был готов схватиться за любой предлог, могущий послужить основанием для развода.
— Что ж, вам предоставлено право вызвать его поверенного.
— Ваша милость!..
Этот краткий возглас прозвучал так, словно адвокат собрался пожать плечами, но передумал и переложил этот жест на слова.
— Хорошо, продолжайте.
Динни со вздохом облегчения уловила заключительные нотки в голосе Инстона «не-заткнёшь-за пояс».
— Итак, хотя вы начали дело, основываясь только на сплетнях, и осложнили его, потребовав возмещения ущерба от человека, с которым не сказали и двух слов, вы пытаетесь внушить присяжным, что вы терпимый и благоразумный супруг, чьё единственное желание — вернуть жену обратно?
Динни в последний раз подняла глаза на лицо Корвена, скрытое под ещё более непроницаемой, чем обычно, маской.
— Я вовсе не намерен что-либо внушать присяжным.
— Очень хорошо!
За спиной девушки зашуршал шёлк мантии.
— Милорд, — произнёс неторопливый звучный голос, — поскольку мой коллега придаёт этому такое значение, я вызову поверенного истца.
«Очень молодой» Роджер, перегнувшись к Динни, шепнул:
— Дорнфорд приглашает вас всех позавтракать с ним…
Девушка почти ничего не ела: она испытывала нечто вроде тошноты. Такого ощущения не вызывало у неё ни дело Хьюберта, ни расследование смерти Ферза, хотя и то и другое стоили ей гораздо больших страхов и волнений. Она впервые столкнулась с той безмерной злобой, которая сопровождает тяжбу между частными лицами. Упорное стремление уличить противника в низости, злонамеренности, лживости, проявлявшееся в каждой реплике перекрёстного допроса, тяжело сказывалось на её нервах.
Когда они возвращались в суд, Дорнфорд заметил:
— Я знаю, каково вам сейчас. Но не забудьте, что процесс — своего рода игра: обе стороны подчиняются одинаковым правилам,
