ХРОНИКИ СЕМЬИ ФОРСАЙТОВ

ложбинке. Всё ещё спало, проснулись только кролики, пчелы и птицы. Тони лежал на спине, посматривая на траву, кусты и синее утреннее небо, слегка подёрнутое облачным руном. Из ложбинки было мало что видно, и, может быть, именно поэтому Тони казалось, что здесь, рядом с ним — вся Англия. У его руки дикая пчела погружала хоботок в чашечку цветка; земля источала благоухание, слабое, как аромат гирлянды маргариток, — это пахла удивительно свежая сочная зелёная трава. «Величие, достоинство и мир!» Какая пьеса! Тогда эти слова взволновали его. А публика смеялась. Клер тоже смеялась. «Сентиментально! — сказала она. — Ни в одной стране нет и не будет величия, достоинства и мира». Вероятно, нет; конечно, нет: любая страна, даже его собственная, — это смесь прекрасного и чудовищного, расплывчатое обобщение, воспевая которое драматурги впадают в преувеличения, а журналисты устраивают шумиху. И тем не менее на свете нет второго такого местечка, такой яркой и пахучей травы, такого чуть уловимого благоухания, мягко подёрнутого облачками неба и пения птиц, — второго такого древнего и вместе с тем молодого края. Пусть люди смеются — он не может. Уехать от такой травы? Он вспомнил, с каким трепетом снова увидел английскую траву полгода тому назад. Бросить работу, раньше чем она начнётся, свалить её на Масхема, который так тепло отнёсся к нему!.. Тони перевернулся на живот и прижался щекой к траве. Так запах был ещё слышней — не сладкий и не горький, но свежий, бодрящий, родной, запах, знакомый с младенческих лет, запах Англии! Скорей бы привозили маток, скорей бы приняться за дело! Крум сел и прислушался. Ни поездов, ни автомобилей, ни самолётов, ни людей, ни четвероногих — только вдалеке чуть слышное пение птиц, бесконечная, вьющаяся над травой мелодия. Что ж, словами делу не поможешь. Раз тебе чего-то не дано, — значит, не дано!

Глава 36

Не успела Динни уйти, как Эдриен сделал обычное в таких случаях открытие, поняв, что взял на себя нелёгкую задачу. Как заставить королевского адвоката проговориться? Как? Отправиться к нему — значит выдать себя. Позвать его к себе, а потом приставать к гостю с расспросами невозможно. Придётся подсказать Эм, чтобы она пригласила их обоих к обеду; она, конечно, не откажет, особенно если дать ей понять, что дело касается Динни. Но даже в этом случае… Эдриен посовещался с Дианой и после обеда поехал на Маунт-стрит. Он застал сестру и зятя за игрой в пикет.

— Четыре короля, — объявила леди Монт. — Мы все так старомодны — Лоренс, я и Муссолини. У тебя ко мне дело, Эдриен?

— Разумеется, Эм. Не пригласишь ли ты к обеду Юстейса Дорнфорда и меня? Мне нужно с ним повидаться.

— Значит, тут замешана Динни. Никак не приучу Лоренса быть рыцарем: как только у меня на руках четыре короля, у него обязательно четыре туза. Когда?

— Чем скорее, тем лучше.

— Позвони, дорогой.

Эдриен позвонил.

— Блор, пойдите к телефону и пригласите мистера Дорнфорда пообедать с нами. Чёрный галстук.

— Когда, миледи?

— В первый же вечер, который у меня не расписан. Мы — прямо как зубные врачи, — прибавила она, когда Блор исчез. — Расскажи, что с Динни. Она ни разу не была у нас после процесса.

— Процесс, — подхватил сэр Лоренс, — кончился так, как и следовало ожидать, верно, Эдриен? Ничего нового?

— Кто-то оплатил издержки. Динни подозревает, что Дорнфорд.

Сэр Лоренс положил карты:

— Это смахивает на выкуп за неё!

— Он, конечно, не признается, но она попросила меня выяснить.

— Зачем же он это сделал, если не хочет признаться.

— Рыцари тоже носили перчатку дамы, — возгласила леди Монт. — Их убивали, и никто не знал, чья перчатка. Ну что, Блор?

— Мистер Дорнфорд велел передать, что будет счастлив отобедать у вас в понедельник, миледи.

— Запишите его в мою книжечку, и мистера Эдриена.

— Постарайтесь уйти с ним вместе после обеда, Эдриен, и расспросите его по дороге, чтобы не вышло слишком явно, — посоветовал сэр Лоренс. А ты, Эм, смотри — ни слова, ни намёка.

— Приятный мужчина, — заметила леди Монт. — Такой смуглый и такой бледный…

В следующий понедельник Эдриен ушёл после обеда вместе с «приятным смугло-бледным мужчиной». Дорнфорд ещё не переехал В свой новый дом, и обоим было более или менее по дороге. Эдриен с облегчением увидел, что его попутчику не меньше хочется остаться с ним наедине, чем ему самому: Дорнфорд сразу же завёл речь о Динни.

— Правильно ли я предположил, что у Динни недавно что-то случилось… Нет, ещё до процесса, когда она заболела и вы повезли её за границу.

— Правильно. Тот человек, которого она любила два года назад, — помните, я вам рассказывал, — утонул, путешествуя по Сиаму.

— О!

Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Что выразит лицо Дорнфорда раздумье, облегчение, надежду, сочувствие? Но тот лишь слегка нахмурился.

— Я хотел кое-что спросить у вас, Дорнфорд. Кто-то покрыл издержки по процессу, возложенные на Крума.

Теперь адвокат приподнял брови, но лицо его по-прежнему осталось непроницаемым.

— Я думал, вы, возможно, знаете — кто. Адвокаты сказали только, что противная сторона здесь ни при чём.

— Представления не имею.

«Так! — подумал Эдриен. — Я узнал лишь одно: если он лжёт, то умело».

— Крум мне нравится, — заметил Дорнфорд. — Он держал себя вполне достойно, но ему крепко не повезло. Теперь его хоть не объявят несостоятельным.

— Несколько загадочная история, — вставил Эдриен.

— Да, действительно.

«Наверно, всё-таки он. Но до чего же каменное лицо!» — решил Эдриен и на всякий случай спросил:

— Как вы находите Клер после суда?

— Чуть циничнее, чем обычно. Сегодня утром на верховой прогулке она довольно откровенно высказалась по поводу моей профессии.

— Как вы считаете, выйдет она за Крума?

Дорнфорд покачал головой.

— Едва ли, особенно если то, что вы сказали насчёт издержек, — правда. Она могла бы ещё согласиться, если бы чувствовала себя обязанной ему, но процесс, по-моему, только повредил Круму в этом смысле. Она его не любит по-настоящему, — так мне по крайней мере кажется.

— Корвен отучил её от иллюзий.

— Да, лицо у него такое, что трудно предположить противное, — отозвался Дорнфорд. — Но она, на мой взгляд, создана для того, чтобы жить интересно и в одиночку. Она решительна и, как все современные женщины, выше всего ценит независимость.

— Не представляю себе Клер в домашнем кругу.

Дорнфорд помолчал и вдруг спросил:

— Про Динни вы скажете то же самое?

— Видите ли, я не могу представить себе Клер в роли матери. А Динни могу. Не представляю себе Динни то здесь, то там, словом, повсюду, а Клер представляю. Но