Парочку фазанов, щедро политых маслом и не раз смазанных жиром, фаршированных по персидскому обычаю рисом и виноградом и долго тушившихся на медленном огне. Еще летний салат. Сладкие дыни. Медовый пирог с абрикосами. Не последнее дело – мех доброго розового вина, купленного за большие деньги, да и с немалым риском. Мэри ходила вместе с Робом на еврейский рынок, где Гинда поначалу упорно отрицала, что приторговывает вином, и испуганно озиралась: кто еще слышал эту опасную просьбу? После долгих уговоров, после того, как ей вручили тройную цену товара, она выкопала из мешка с зерном мех вина, а Мэри доставила его домой тайком от мулл, в люльке рядом со спящим сынишкой.
Босток с удовольствием поглощал выставленные блюда, но вот он сделал добрый глоток вина и объявил, что через несколько дней отправляется в обратный путь, в Европу.
– Когда я прибыл в Константинополь по церковным делам, не смог удержаться и не проехать дальше на восток. Ведомо ли вам, что король Англии возведет в тэны всякого купца– путешественника, который отважится совершить три поездки в дальние края и откроет таковые для английской торговли? Так вот, это чистая правда, а для свободного человека – это отличная возможность получить благородное звание, в то же время добыв и немалую прибыль. «Шелка!» – подумал я. Если бы удалось проехать по Великому шелковому пути, я бы вернулся домой с таким грузом, что смог бы купить весь Лондон! Я был рад, когда добрался до Персии – здесь я вместо шелков купил много ковров и искусных вышивок. Но больше я сюда не вернусь, уж больно невыгодно: мне ведь приходится оплачивать чуть не целое войско, чтобы безопасно доставить товар в Англию!
Робу захотелось узнать, насколько схожи пути, которыми они добрались до Персии. Босток рассказал, что из Англии он сперва направился в Рим.
– Я объединил свои торговые дела с поручением Этельнота, архиепископа Кентерберийского. В Латеранском дворце папа Бенедикт ІХ посулил щедрую награду за expeditiones in terra et mari205 и велел мне именем Спасителя Иисуса направить свои стопы в Константинополь, дабы вручить там послания папы патриарху Алексию.
– Так вы папский легат! – воскликнула Мэри.
«Не столько легат, сколько гонец», – сухо поправил ее Роб про себя, хотя было ясно, что Босток вызывает у Мэри полный восторг.
– Вот уже шестьсот лет Восточная церковь оспаривает решения Западной, – проговорил купец, надувшись от важности. – В Константинополе Алексия считают равным папе, что глубоко возмущает Святой Римский престол. У патриарха его треклятые бородатые попы женятся – женятся! Они не молятся ни Иисусу, ни Марии, они и к Троице относятся без должного почтения206. Потому-то обе стороны и обмениваются постоянно письмами со взаимными обвинениями.
Кувшин опустел, и Роб вышел в соседнюю комнату – наполнить его из меха.
– Вы христианка?
– Да, – ответила Мэри.
– Как же вы стали наложницей этого еврея? Может, вас захватили пираты или мусульманские разбойники и продали ему?
– Я – его жена, – внятно произнесла Мэри.
Роб в соседней комнате перестал наполнять кувшин и стал прислушиваться к разговору, невесело усмехаясь: англичанин так сильно ненавидел его, что даже не потрудился умерить силу своего голоса.
– Я охотно устрою вас с ребенком в своем караване. Вы получите носилки и носильщиков, пока не родите и не сможете ехать верхом.
– Увы, мастер Босток, это исключено. Я принадлежу своему мужу – всей душой и по взаимному согласию, – ответила на это Мэри, однако сдержанно поблагодарила купца за предложение.
Он с принужденной любезностью возразил, что это был его долг христианина – он желал бы, чтобы кто-нибудь предложил такую услугу и его собственной дочери, окажись она (Боже упаси!) в подобном положении.
Роб Коль вернулся к столу с желанием изувечить Бостока, но Иессей бен Беньямин держался с восточным радушием, наливая гостю вина вместо того, чтобы тузить его. Беседа, однако, сделалась неприязненной и прерывистой. Едва покончив с ужином, англичанин покинул их. Роб и Мэри остались наедине. Собирая со стола посуду, каждый из них углубился в собственные мысли.
– Так мы когда-нибудь отправимся домой? – спросила Мэри.
– Ну, а как же! – удивленно воскликнул Роб.
– Значит, с отъездом Бостока такая возможность для меня не потеряна?
– В этом я тебе клянусь.
Глаза у нее засверкали.
– Он правильно делает, что нанял для охраны целое войско. Путешествие сюда полно опасностей… Как смогут двое детишек отправиться в такую даль и не погибнуть в пути?
Обхватить Мэри было сейчас непросто, но Роб осторожно заключил ее в свои объятия.
– Будем в Константинополе – снова сделаемся христианами и присоединимся к большому каравану, хорошо охраняемому.
– А как добраться отсюда до Константинополя?
– Эту тайну я узнал по пути сюда. – Роб помог ей опуститься на циновку. Ей теперь нелегко было это сделать – как ни повернись, все равно что-нибудь очень скоро начинало болеть. Он обнимал ее, гладил по голове, а говорил с нею так, будто рассказывал ребенку сказку на ночь: – От Исфагана до самого Константинополя я останусь Иессеем бен Беньямином. И нас будут принимать еврейские поселения, одно за другим; там и накормят, и защитят, и дорогу покажут. Так человек, прыгая с камешка на камешек, перебирается через опасную бурную реку. – Он погладил лицо жены. Положил ладонь на большущий теплый живот и почувствовал, как шевелится в утробе дитя. От этого Роб преисполнился благодарности и жалости. Так оно все и будет, уверял он себя. Однако не смог бы сказать, когда же это все свершится.
Роб уже привык спать, приникнув к огромному тугому животу жены, но вот однажды он проснулся, ощутив теплую влагу, а проснувшись окончательно, стал лихорадочно натягивать на себя одежду и побежал к Нитке Повитухе. Та, хоть и привыкла, что в ее дверь барабанят, когда все остальные люди мирно почивают, вышла на порог сердитая и язвительная и велела Робу успокоиться и запастись терпением.
– Но она уже выпустила воды!
– Вот и хорошо, вот и хорошо, – бормотала повитуха.
Вскоре по темной улице прошествовал целый караван: впереди Роб, освещающий факелом дорогу, за ним Нитка с большим мешком чисто выстиранных тряпок, а за нею два ее мускулистых сына, которые с хрипами и вздохами тащили родильное кресло.
Это кресло Хофни и Шмуэль установили рядом с очагом, почти как трон. Нитка велела Робу развести огонь, потому что в середине ночи воздух был весьма прохладным. Мэри села в кресло, похожая на обнаженную королеву. Сыновья Нитки, уходя, забрали с собой и Роба Джея – позаботиться о нем, пока мать будет мучиться родами. В Яхуддийе все жители оказывали друг другу подобные услуги, даже
