Днем он отыскал купца, у которого был большой запас кислого вина, купил изрядное количество и теперь старался утопить в вине этот скрипучий голос, пиливший его. Но голос не умолкал.
Вскоре Роб забрался в фургон, чтобы заново наполнить кубок, но и там его настиг тот же голос.
– Налей и мне чашу, чтоб ей провалиться!
«Сам себе наливай, пьяница несчастный», – хотел было ответить Роб, но его вдруг охватило непреодолимое искушение и он забрался в тот угол, где хранилось Снадобье из «запаса для особых пациентов».
Взял пузырек, поднес к глазам, всмотрелся и наконец разглядел нацарапанную отметину, которой был помечен этот «запас». Тогда он выбрался из фургона, откупорил глиняный пузырек и протянул толстяку.
Со страхом он осознал, что совершает гнусность. Впрочем, не большую, чем совершал сам Цирюльник, который из года в год поил этим «особым запасом» не так уж мало людей.
Роб завороженно наблюдал, как Цирюльник берет пузырек в руки, запрокидывает голову, открывает рот и подносит к губам сосуд.
Еще можно было успеть все поправить. Роб открыл уже рот, чтобы остановить хозяина. Можно было сказать, что у пузырька треснуло горлышко, и без труда заменить его таким же пузырьком метеглина, но без отметины.
Но он промолчал.
Цирюльник взял горлышко в рот.
«Глотай!» – мстительно подумал Роб.
Жирная шея задергалась – Цирюльник пил. Потом отшвырнул в сторону пустой пузырек, упал на спину и захрапел.
Отчего же Роб не испытывал никакой радости от своей проделки? Всю долгую ночь он лежал без сна и размышлял об этом.
В трезвом Цирюльнике уживались два человека: один – веселый, с добрым сердцем, другой – довольно гнусный тип, не гнушавшийся поить кое-кого Снадобьем из «особого запаса». В пьяном Цирюльнике этот второй тип, несомненно, брал верх.
И с внезапной ясностью, будто в прорезавшем тьму ночи ярком луче света, Роб увидел, что сам превращается в мерзкую ипостась Цирюльника. Мороз продрал его по коже, он ощутил какую-то безысходность и придвинулся ближе к огню.
Наутро встал с первым проблеском рассвета, отыскал выброшенный пузырек с отметиной и зашвырнул его подальше в лес. Потом подбросил в костер хворосту. Когда Цирюльник проснулся, его уже ожидал роскошный завтрак.
– Я вел себя недостойно, – обратился Роб к Цирюльнику, когда тот наелся. Поколебался, но заставил себя продолжить. – Я прошу у вас прощения и отпущения грехов.
Цирюльник только кивнул, от удивления потеряв дар речи.
Они запрягли Лошадь и добрую половину утра катили молча, только время от времени Роб чувствовал на себе задумчивый взгляд Цирюльника.
– Я долго размышлял, – заговорил наконец тот. – В следующем сезоне тебе надо ехать без меня, становиться самостоятельным цирюльником-хирургом.
Роб стал возражать, чувствуя себя виноватым – ведь только вчера он и сам пришел к тому же заключению.
– Это все выпивка проклятая виновата. Хмель делает нас обоих злыми. Нужно бросить пить, и у нас все пойдет хорошо, как раньше.
Эти слова, казалось, растрогали Цирюльника, но он лишь покачал головой.
– Отчасти дело в выпивке, отчасти же в том, что ты – выросший олененок, которому необходимо испытать в деле свои рога, а я – старый бык. Для оленя я стал слишком толстым и выдыхаюсь быстро, – сухо отметил он. – Я теперь с трудом и на помост взбираюсь, а довести представление до конца с каждым днем все тяжелее. Я бы с радостью остался в Эксмуте, грелся бы летом на солнышке, выращивал бы салат на грядках, уж не говоря о том удовольствии, которое я получаю от своей кухни. А пока ты в отъезде, я мог бы заготовить целое море Снадобья. Кроме того, я стану, как и прежде, оплачивать содержание повозки и Лошади. Ты же будешь оставлять себе весь доход от лечения своих пациентов, а также от каждого пятого пузырька Снадобья, проданного в первый год, в последующие же – от каждого четвертого.
– Каждого третьего в первый год, – привычно поправил его Роб, – и каждого второго в последующем.
– Для юноши девятнадцати лет это чрезмерно, – строго сказал Цирюльник. В его глазах вспыхнули искорки. – Давай вдвоем над этим подумаем, – предложил он. – Мы же люди разумные.
В конце концов они порешили: Роб будет получать доход от продажи каждого четвертого пузырька в первый год, а в последующие – каждого третьего. Этот договор остается в силе на протяжении пяти лет, после чего подлежит совместному пересмотру.
Цирюльник просто ликовал, а Роб все никак не мог поверить своему счастью: для юноши его лет он станет получать очень даже неплохой доход. Так, в приподнятом настроении, они катили по Нортумбрии, снова чувствуя себя друзьями. В Лидсе после трудов пошли на рынок и провели там несколько часов. Цирюльник закупил уйму всякой всячины и объявил, что должен приготовить обед, которым не стыдно отметить заключенный ими новый договор.
Из Лидса выехали по большой дороге, что шла низиной вдоль реки Эйр; на многие мили здесь тянулся лес могучих старых деревьев, которые возвышались, подобно башням, над зеленым кустарником, маленькими рощицами и поросшими вереском полянами. Лагерь разбили рано, среди зарослей ольхи и ивы, и Роб не один час помогал Цирюльнику приготовить большущий пирог с мясом. В начинку Цирюльник положил мелко нарубленное смешанное мясо: ногу косули, телячье филе, жирного каплуна и пару голубей. Добавил шесть вареных яиц и фунт сала, а сверху прикрыл все это толстой хрустящей слоеной корочкой, обильно смазанной растительным маслом.
Ели они очень долго, а когда пирог возбудил у Цирюльника жажду, утолить ее было лучше всего любимым метеглином. Роб, памятуя о данном недавно зароке, пил одну воду и смотрел, как наливается кровью лицо хозяина, а взгляд становится угрюмым.
Наконец Цирюльник потребовал, чтобы Роб принес ему из фургона два ящика пузырьков с метеглином – он сам будет брать по мере надобности. Роб подчинился, с нарастающим беспокойством наблюдая, как пьет хозяин. Вскоре тот стал ругательски поминать условия их договора, но до ссоры дело не дошло: Цирюльника сморил пьяный сон.
Утром – солнечным, ярким, наполненным птичьими трелями – он проснулся бледный и ворчливый. О вчерашних излишествах, кажется, ничего и не помнил.
– Пойдем-ка наловим форели, – предложил Цирюльник. – Я бы с удовольствием съел на завтрак жареной рыбки, а в Эйре она как раз должна водиться. – Поднявшись со своей подстилки, однако, он пожаловался на сильную боль в левом плече. – Загружу я лучше повозку, – решил он. – Часто труд помогает прогнать из суставов боль.
Он отнес в повозку один из ящиков с метеглином, вернулся за вторым. На полдороге к повозке Цирюльник уронил ящик со страшным грохотом и звоном. На лице его появилось выражение крайнего удивления.
Он приложил руку к груди и поморщился.
