— Не понимаю, что вы такое говорите. Человек продолжал:
— Черт возьми! Что же он нам напел, этот сумасшедший архидьякон? Где он?
— Господин, — ответил один из стрелков, — он исчез.
— Ну, старая дура, — продолжал начальник, — гляди у меня, не врать! Тебе поручили стеречь колдунью. Ты куда ее девала?
Затворница, боясь отнекиваться, чтобы не возбудить этим подозрений, угрюмо и с показным простодушием ответила:
— Если вы говорите об этой высокой девчонке, которую мне час тому назад навязали, так она, скажу вам, укусила меня, и я ее выпустила. Ну вот! А теперь оставьте меня в покое.
Начальник отряда скорчил недовольную гримасу.
— Смотри не вздумай врать мне, старая карга! — повторил он. — Я Тристан Отшельник, кум короля. Тристан Отшельник, понимаешь? — Оглядывая Гревскую площадь, он добавил: — Здесь на это имя отзывается эхо.
— Будь вы хоть Сатана Отшельник, больше того, что я сказала, я не скажу, и бояться вас мне нечего, — сказала Гудула, к которой снова вернулась надежда.
— Вот так баба, черт возьми! — воскликнул Тристан. — Так, значит, проклятая девка улизнула! Ну а в какую сторону она побежала?
Гудула с равнодушным видом ответила:
— Кажется, по Овечьей улице.
Тристан обернулся и подал своему отряду знак двинуться в путь. Затворница перевела дыхание.
— Господин, — вдруг вмешался один стрелок, — спросите-ка старую ведьму, почему у нее сломаны прутья оконной решетки?
Этот вопрос наполнил сердце несчастной матери мучительной тревогой. Однако она не окончательно потеряла присутствие духа.
— Они всегда были такие, — запинаясь, ответила она.
— Будто! — возразил стрелок. — Еще вчера они стояли тут красивым черным крестом, который призывал к благочестию!
Тристан исподлобья взглянул на затворницу:
— Ты что-то, кумушка, путаешь.
Несчастная сообразила, что все зависит от ее выдержки, и, тая в душе смертельную тревогу, она рассмеялась. На это способна лишь мать.
— Вот тебе раз! — сказала она. — Да этот человек пьян, что ли? Еще год тому назад тележка, груженная камнями, задела решетку оконца и погнула прутья! Уж как я проклинала возчика!
— Это верно, — поддержал ее другой стрелок, — я сам это видел.
Всегда и всюду найдутся люди, которые все видели. Это неожиданное свидетельство стрелка ободрило затворницу, которую этот допрос заставил пережить чувства человека, переходящего пропасть по лезвию ножа.
Но ей суждено было непрестанно переходить от надежды к отчаянию.
— Если бы решетку сломала тележка, то прутья вдавились бы внутрь, а они выгнуты наружу, — заметил первый стрелок.
— Эге! — обратился Тристан к стрелку. — Нюх-то у тебя словно у следователя Шатле. Ну, что ты на это скажешь, старуха?
— Боже мой! — воскликнула дрожащим от слез голосом доведенная до отчаяния Гудула. — Клянусь вам, господин, что эти прутья поломала тележка. Вы ведь слыхали, вон тот человек сам это видел. А потом, какое все это имеет отношение к вашей цыганке?
— Гм!.. — проворчал Тристан.
— Черт возьми! — воскликнул стрелок, польщенный похвалою начальника. — А надлом-то на прутьях совсем свежий!
Тристан покачал головой. Гудула побледнела.
— Когда, говорите вы, проезжала здесь тележка?
— Да вроде как месяц тому назад или недели две, монсеньор. Хорошо-то я не упомнила!
— А сначала она говорила, что год, — сказал стрелок.
— Вот это уже подозрительно! — сказал Тристан.
— Монсеньор! — закричала она, продолжая прижиматься к оконцу и трепеща при мысли, что подозрение может заставить их заглянуть в келью. — Господин, клянусь, эту решетку сломала тележка. Клянусь вам всеми небесными ангелами. А если я вру, то пусть я буду проклята навеки, пусть буду вероотступницей!
— Уж очень ты горячо клянешься! — сказал Тристан, окидывая ее инквизиторским взглядом.
Бедная женщина чувствовала, что все больше теряет самообладание. Она стала делать промахи, с ужасом сознавая, что говорит совсем не то, что надо.
Как раз в эту минуту прибежал стрелок и крикнул:
— Господин, старая ведьма все врет! Колдунья не могла бежать через Овечью улицу. Заградительную цепь не снимали всю ночь, и сторож говорит, что никто не проходил.
Тристан, лицо которого с каждой минутой становилось все мрачнее, обратился к затворнице:
— Ну а теперь что скажешь?
Она попыталась преодолеть и это новое затруднение.
— Откуда я знаю, господин, может быть, я и ошиблась. Мне думается, она переправилась через реку.
— Но это же в обратную сторону, — сказал Тристан. — Да и маловероятно, чтобы она захотела вернуться в Ситэ, где ее ищут. Ты врешь, старуха!
— И кроме того, — вставил первый стрелок, — ни с той, ни с другой стороны нет никаких лодок.
— Она могла броситься вплавь, — сказала затворница, отстаивая пядь за пядью свои позиции.
— Разве женщины умеют плавать? — заметил стрелок.
— Черт возьми! Старуха, ты врешь! Ты врешь! — гневно крикнул Тристан. — Меня так и подмывает плюнуть на эту колдунью и схватить тебя вместо нее. Четверть часика в застенке вырвут правду из твоей глотки! Идем-ка, следуй за нами.
Она с жадностью ухватилась за эти слова:
— Как вам угодно, господин. Пусть будет по-вашему! Пытка? Я готова! Ведите меня. Скорей, скорей! Идемте тотчас же!
«А тем временем, — думала она, — моя дочь успеет скрыться».
— Черт возьми! — сказал Тристан. — Она так и рвется на дыбу! Не пойму я этой сумасшедшей!
Из отряда выступил седой сержант ночного дозора и, обратившись к нему, сказал:
— Она действительно сумасшедшая, господин. И если она упустила цыганку, то не по своей вине. Она их ненавидит. Пятнадцать лет я в ночном дозоре и каждый вечер слышу, как она проклинает цыганок на все лады. Если та, которую мы ищем, маленькая плясунья с козой, то эту она особенно ненавидит.
Гудула сделала над собой усилие и сказала:
— Да, эту особенно.
Остальные стрелки единодушно подтвердили слова старого сержанта. Это убедило Тристана Отшельника. Потеряв надежду что-либо вытянуть из затворницы, он повернулся к ней спиной, и она с невыразимым волнением глядела, как он медленно направлялся к своей лошади.
— Ну, трогай! — проговорил он сквозь зубы. — Вперед! Надо продолжать поиски. Я не усну, пока цыганка не будет повешена.
Однако он еще помедлил, прежде чем вскочить на лошадь. Гудула ни жива ни мертва следила за тем, как он беспокойно оглядывал площадь, словно охотничья собака, чующая дичь и не решающаяся уйти. Наконец он тряхнул головой и вскочил в седло. Подавленное ужасом, сердце Гудулы снова забилось, и она прошептала, обернувшись к дочери, на которую до сей поры ни разу не решалась взглянуть:
— Спасена!
Бедняжка все это время просидела в своем углу, боясь вздохнуть, боясь пошевельнуться, с одной лишь мыслью о предстоящей смерти. Она не упустила ни единого слова из всего разговора матери с Тристаном, и все муки матери находили отклик и в ее сердце. Она чувствовала, как трещала нить, которая
