– И почему же они пощадили тебя? – глядя поверх рассказчика, в сторону обомлевшей от вестей толпы воевод и ратников, вопрошал князь.
– Потому что я бросил доспехи и топор и поплыл в море, гребя уцелевшей рукой… Сперва они пускали мне вослед стрелы, но потом агарян одолело любопытство. Ведь я плыл в никуда. Наши корабли горели, а на борт дромона ромеев меня бы не подняли, греки пустили бы в меня стрелу или дождались бы, пока я утону… И тогда я вернулся и вышел из моря безоружный. Я побежал на агарян изо всех сил, желая отдаться в руки Одина, но прежде унести с собой хотя бы одного мусульманина! Я мечтал о смерти в бою, хотел задобрить богов, пасть как воин… Но меня сбили с ног и принялись избивать сапогами. До тех пор, пока их военачальник не остановил истязание. По его приказу мне прижгли рану и выходили. Я не понимал причины, почему меня оставили в живых. Но потом мне сказали, что я должен стать гонцом и поведать князю о предательстве ромеев, чтобы настроить князя против новых союзников. Он отдал меня в руки лекаря-суфия, подвижника ислама, который объяснил мне основы новой веры, а также сказал, что мне не помогут добраться до дому и, скорее всего, убьют, если не поверят, а поверят мне только в одном случае – если я приму ислам и поклянусь Аллахом. Я отказался. И меня бросили в трюм большого корабля, долго держали на цепи. Я жил во мраке и потерял счет дням. Ел помои. Меня снова истязали. И я пал духом, призвал на помощь их бога и согласился на обрезание. Суфий свидетельствовал перед халифом, что я преобразился и готов исполнить поручение. И вот я здесь…
– И что это может отменить? – разнервничался воевода Свенельд, понимая, к чему клонит князь. – Что может изменить свидетельство труса, предавшего своих братьев и богов?! Ты объявил войну устами княжича, и мы разослали гонцов во все веси, чтобы пополнить войско смердами, хотя должны были отбыть тотчас в Хазарию. Что теперь?
Князь никак не отреагировал на реплику воеводы, помешал это сделать Кнут. Калека сбросил с себя лохмотья, представ полностью обнаженным, оттянул свой детородный орган единственной рукой, в которой умудрился одновременно зажать кинжал, отрезал его и бросил перед ногами вместе с окровавленным клинком, затем облил себя маслом и поднес факел.
Он горел у всех на глазах, как горшок со смолой, и сперва никто даже не пытался его потушить. Кнут стоял весь в огне и продолжал говорить, изнемогая от ожогов и боли, но стараясь донести свои последние слова отчетливо и громко:
– Отвергаю бога мусульман! От имени наших богов призываю покарать христиан и их царя! Они предали нас! Жертвую собой в доказательство истины. Предаю себя в руки Одина ради Вальгаллы и победы над Царьградом!
Князь и все собравшиеся не проронили ни слова, пока обуглившийся труп Кнута почти не истлел. Только после этого кто-то принес ведро с водой и вылил его на золу.
– Вода его уже не спасет, – цинично заметил Свенельд.
Игорь же сорвал копье со стены и выкрикнул в толпу:
– Вы хотели войну! Вы ее получили! Мы идем на Царьград во имя мести!
Одобрительные возгласы дружины не оставляли планам Свенельда ни единого шанса. Князь бросил копье в византийский щит, прибитый на стене, и попал точно в цель. Ратники исступленно кричали:
– Смерть ромеям!!!
Свенельд плюнул на обугленный труп Кнута и, прошипев напоследок: «Здесь смердит хуже, чем в христианской могиле!», отправился восвояси. Он решил идти на хазар самостоятельно.
Войско раскололось. На каганат отправился воевода Свенельд. В его распоряжении было восемьсот драккаров, вместивших двадцать пять тысяч воинов. Костяк войска составляли варяги и прибывшие искатели приключений из Скандинавских земель. Славян тоже хватало, но Свенельд, не жалуя их, вооружил их слабо, ламинарных доспехов и кольчуг на славян не хватило.
Свенельд согласился использовать вассалов в качестве рабочей тягловой силы во время волока между реками, вспомогательного войска и лучников. Он не хотел особо рисковать, намереваясь взять у хазар тамгу – знак беспрепятственного прохода мимо их земель, атаковать Ширван и обменять в Итиле заложников на часть добычи. В случае если хазары пойдут на обострение при виде столь мощной армады, Свенельд полагал, что сумеет расправиться с ними молниеносным ударом, отбить пленников и разграбить хазарские житницы.
Игорь располагал более многочисленной силой. Его флот состоял из тысячи ладей и сорокатысячного войска, с установленными на них осадными орудиями, славянское ополчение было куда более подготовленным. Его прямой задачей была месть. План состоял в том, чтобы потрепать войска ромеев, разграбить окрестности на побережье Понтия и установить контроль в долине Дуная. Для этого Игорь отправил послов к печенегам, и те согласились выступить совместно, что давало Игорю преимущества.
Однако иллюзорное преимущество вылилось в явное предательство. Печенеги сразу же предупредили византийцев о готовящемся походе русов. Зоя Карбонопсина убедила императора в том, что «северных скифов» нужно остановить у входа в Босфор…
Глава 26. Беглянка
Малуша встала спозаранку, под крик петухов. Заплела косы, покормила поросят, бросила клевер в клетку зайчатам, разбудила рабынь. Скопилась груда грязного белья, и пора была собираться на портомойню.
Медленно пробудившись, сонные служанки лениво умывались, но с княжьего двора выходили уже бодрые со стиральными досками-вальками. Ключница повела их через рыночную площадь, где самые проворные славяне-торговцы уже зазывали к своим лоткам с пряностями, зайчатиной, лесными грибами, дичью, черникой и медом.
Усатый торгаш угостил молодок ягодами и медовыми сладостями, завлекая на разговор. Малуша не препятствовала флирту, вспоминая своего суженого. Звонкий девичий смех – ответ на пошлую шутку и скрученный ус – заполнил рынок. Наконец ключница княгини вспомнила о субординации и велела идти дале, а то на пристани разберут все плоты и придется стирать у берега.
Черный аист парил над камышовыми крышами замшелых срубов. Птица показалась Малуше грациозной, но чересчур тощей и какой-то чужой. Добрый ли это знак? Аист ведь всегда предвещает потомство. Но почему он черный? Малуша вдруг вспомнила слова ненавистного воеводы о том, что не видать ей ни мужа, ни собственного дитяти, никогда ей не заиметь потомства, не исполнить заветную мечту любой девицы, не обзавестись семьей и плодом любви – ребеночком, зачатым в браке.
У воды уж плескались купальщицы, щебетали ранние птахи. Заря наступала. Сизые облака разлетались, превращаясь
