Бегут арлекины в черных масках и делают вид, что ловят людей. Визг, смех, радостные возгласы. У кого есть вино, те успели немного выпить. В меру, в меру, чтоб не лишить себя праздника. В эту ночь замки спят крепко, люди свободны.
Взгляните на луну – близка полночь. Несколько человек собираются вдали от остальных. Здесь особенное место, от источника теплой воды пахнет серой – добрый запах для тех, кто понимает. Каменные желоба разбиты, бассейн треснул, вода собирается на дне, там глубоко и кто-то плещется. Не страшно – человека там не может быть.
Пробираются узкой тропинкой через чащу. Впереди кто-то шумно срывается с места. Прыжок, еще прыжок, трещат ветки. Для оленя слишком тяжело. Одичавший бык или лошадь. Домашние животные, убежав от ярма, быстро научаются обходиться без хозяев. Людям труднее устраиваться.
Останавливаются на широкой поляне перед темным входом. Что это? Пещера? Скорее грот. Вот лежат камни, которые вырвались из тисков обветшавшего свода. Темнота во мраке, запустенье в пустыне. Здесь, в глубине, сидела Сивилла. Там колодец Истины.
– Нет, там бездонная щель, откуда поднимался он.
– Не спорьте. Было и то, и другое. Земля зарастила отверстие. Но для дьявола нет преград. Сам папа Григорий так говорил.
– Ха! Это тебе, мужлан, он сказал?
– Ты дурак! Двоюродный брат жены друга одного человека служил у папы лакеем. Он слышал своими ушами.
Им страшно, они не прочь поболтать, чтоб оттянуть время. Кто-то вмешивается:
– Довольно! Сочтемся! Два десятка и восемь. Четыре раза по семь – хорошее число!
Крепко хватаются за руки и смыкают цепь. Бегут по кругу, справа налево, против солнца. Земля здесь утоптана, как пол.
Некоторые в масках, некоторые вычернили себе лица. Никого не узнать, тайна соблюдается строго.
В пещере, в гроте, мелькнул огонек. Бегут еще быстрее, еще! Руки спаялись, как клещи, ноги несут с такой силой, что живая цепь выворачивается наружу, но не рвется, нет!
Кажется, земля уже внизу. Волосы встают дыбом, сыплются искры. Быстрее, быстрее, летим!
В пещере блещет синяя молния. Удар грома! Цепь разрывается. Явным чудом все остаются на ногах. Каждый вертится сам на месте. Раздается протяжный свист. Стойте все: он явился!
Каждый ясно видит его. Он высок и худ. Он приземист, кривоног. У него козлиная голова. У него человеческая голова. Он бородат. Безбород. Лоб гладкий. Шишковатый. С рогами. Без рогов.
Он не урод. Он другой, во всем противоположный своему Сопернику. Пусть он является каждому разным, он друг-дьявол.
Зажигают свечи черного воска. Их держат огнем вниз – все здесь нужно делать наоборот. Залившись воском, фитили едва тлеют. Луна останавливается и прыгает назад – чтобы хватило ночи. Дьявол беседует сразу со всеми, но с каждым наедине. Все согласны в том, что голос у него приятный, мужской, но и женский одновременно. Он дает советы, обещает помощь, объясняет, открывает тайны…
Повернувшись спиной, он нагибается. Ниже спины у него человеческое лицо. С ним прощаются, целуя это лицо.
Темнота меркнет, редея. Луна побледнела. Пора. Расходясь, поют нарочито нестройно:
Мы такие же люди, как норманский сеньор. Такие же мужчины и женщины, как господа в замках. У нас такие же желудки и кровь. И нам так же больно, как им.Дьявол не нуждался в славословиях.
Все устали, но не слишком, и оживлены. Перебрасываются:
– Говорят, в Палестине он звался Легион и был такой маленький, что мог поместиться в свинье.
– Видали, как он вырос!
– Он умен и весел, с ним легко.
– Он будет и дальше расти.
– Ты знаешь? Сейчас с нами были два благородных рыцаря!
– Им-то он к чему. Он наш!
– Э-э, ты одурел от голода! Набив брюхо досыта, ты, что ж, будешь навечно доволен? У каждого свой голод.
– Метко! Что рыцари! Сам император сосал грязь, три дня он валялся у папы в ногах.
– А правда ли, что он сдох, проклятый папа Григорий, который навел германцев на Италию и сжег Рим?
– Кажется, что так. Будет другой, нам-то что! Был и я глуп. Теперь и у меня есть надежда – дьявол.
– И у меня! Прощай!
– Прощай! Бежим по домам!
Под жерновами войны всех против всех, в хаосе лжи, когда не поймешь, где – верх, где – низ, что – правда, что – ложь, совершилось необычайнейшее открытие: нашлись способы общения с Дьяволом – полезным союзником.
Открыватели понимали: сделка страшная, ставка последняя. И они уверились, что ничего другого, хоть на маковое зерно лучшего, для них нет.
Кто они? Никто. Еще раз – никто и ничто. Какой они нации, какого народа? Никакой. Никакого. Но ведь они умеют говорить, их речь не потеряна. Да, в них теплится потускневшее слово, чтоб кое-как изъяснить потребности тела, выразить каждодневную волю плоти. Ибо их преданья разорваны, могилы отцов распаханы либо просто затоптаны, имена предков забыты либо оплеваны, воспоминанья осмеяны, огажены, стерты. Связей нет, счет родства прекращен. Одиночество. Каждый сам за себя: нива дьявола.
Когда жгут, убивают, пожирают животных, не остается ничего. Род человеческий – особенный род. Когда жгут, убивают, пожирают людей, превратив их в орудия, в животных, в удобрение почвы, нечто всегда остается. Осадок. Сплав. Стылая лава бедствий. Дьявол приходит ее растопить. Или совсем заморозить, что равносильно кипенью. Только посредственность поистине смертна, ибо в ней не нуждаются ни дьявол, ни бог.
В Переяславле, в верхней светлице – хранилище книг, боярин Андрей принимал гостя – своего князя-друга Владимира Мономаха.
– Вот весть из Италии, – рассказывал Андрей. – Там открылась новая ересь, достойная удивления. Появились люди, которые отвернулись от Христа и тайно поклоняются демону.
– Такое заблуждение нельзя назвать ни ересью, ни схизмой, – возразил Мономах. – Еретики признают Христа, заповеди, евангелия, апостольские послания. Но они оспаривают каноны и
