Те, кто встречался с Пием IX для обсуждения дела Мортары, отмечали, что он приходил в чрезвычайное волнение, когда затрагивалась эта тема. Он сокрушался, что его хулят за то, что он поступает правильно, за то, что он выполняет свой священный долг. Одна из историй, получивших хождение в политических кругах Рима вскоре после бурной встречи папы с герцогом де Грамоном по поводу дела Мортары, гласила, что уязвленный папа показал на образ распятого Христа, висевший на стене у него за спиной, и сказал: «Вот кто меня защитит»[229]. А посланнику Королевства обеих Сицилий (казалось бы, неожиданному заступнику за семью Мортара — ведь евреев, всех до последнего, с Сицилии изгнали еще три века назад) Пий IX будто бы ответил: «Я знаю, что в данном случае велит мне делать мой долг, и, видит Бог, я скорее дам свою руку на отсечение, чем проявлю слабость»[230].
Папа был не чужд вере в заговоры, которые повсюду плетутся против него. В Папском государстве запрещалась организованная оппозиция папскому режиму, так что у него действительно имелись основания для тревоги: со времен Реставрации заговоры сделались сущим наказанием для папства. Людей, выступавших против мирской власти пап, не только клеймили слугами дьявола, но и огульно обвиняли в принадлежности к одному большому тайному обществу безбожников, которым заправляют франкмасоны. Образ мыслей папы хорошо иллюстрирует статья из Civiltà Cattolica. Министр одной крупной державы, рассказывал журнал, явился ходатайствовать за возвращение Эдгардо Мортары родителям «во имя требований современного общества». «То, что вы называете современным обществом, — ответил папа, — просто масонство»[231].
В этой борьбе между добром и злом принципиальная позиция, которую занял Пий IX, твердо противясь освобождению Эдгардо, способствовала процветанию угодничества и подхалимства в окружении папы. Этот культ доброго папы с годами только рос, несмотря на множество политических превратностей (а может быть, и благодаря им), постигших в дальнейшем папу и церковь. Типичная биография в житийном духе, написанная одним французом лет через десять после дела Мортары, изображает церковного вождя, со всех сторон осаждаемого критиками, но непреклонного в приверженности вечным истинам католической веры, ведущего войну с дьявольскими силами. В таком контексте дело Мортары упоминается как один из триумфальных примеров стойкости папы, ставящего верность принципам выше целесообразности: «Несмотря на сильнейшие вспышки ярости, направленной на него, Пий IX никогда не прекращал выказывать неколебимую веру в обеты основателя церкви. Однажды, беседуя с месье де Грамоном, французским послом, он показал на распятье из слоновой кости, стоявшее у него на столе, и сказал: „Вот на кого я всецело полагаюсь“». Биограф продолжает: «Во время дела юного Мортары он сказал одному французскому священнику: „Многие люди с добрыми намерениями, но с малой верой писали мне, желая меня утешить. По их мнению, я должен быть сильно напуган и ужасно несчастлив“. А затем он добавил с приятной улыбкой [говоря о себе в третьем лице]: Ipse vero dormiebat (Он же мирно спал)[232]». «Папа прекрасно понимал, как его божественный Учитель мог спокойно заснуть в лодке с апостолами и не чувствовать разыгравшейся вокруг бури[233]» — заключает биограф.
Луи Вёйо, издатель католической газеты L’Univers, живописал похожий портрет папы как героя, осаждаемого врагами. 23 февраля 1859 года, посещая Рим, Вёйо встретился с папой, и тот пожелал побеседовать с ним об опасностях, грозящих церкви. «Он сказал, что ощущает спокойствие и не чувствует страха, но при этом видит, что удары сыплются на него отовсюду — из Англии, Италии, Германии и даже из России». Пий IX поведал французскому журналисту, что готов с риском для жизни защищать мирскую власть пап, «ибо мирское правление необходимо для обеспечения полной свободы церкви, а полная свобода церкви необходима для всего католического общества и для всего человечества». Мучительно сознавая, что сплотившиеся против него политические силы имеют больший вес, папа задумчиво замечал: «Без сомнения, наступит день, и порядок будет восстановлен. Но когда это произойдет? И ценой каких катастроф!»
Вот тогда и зашла речь об Эдгардо Мортаре. Как рассказывал Вёйо, папа вспомнил, «что, пока продолжалась вся эта шумиха, поднятая вольнодумцами, учениками Руссо и Мальтуса, мы твердо отстаивали дело и право церкви». Потом он принялся рассуждать о плачевном невежестве, обнаруживаемом многими христианами, «которые, по-видимому, начисто забыли о свойствах, обязательствах и божественных привилегиях, которые дарует человеку крещение […] Сколько распространяется лжи, сколько заблуждений и ошибочных учений! Министры многих государств порой ничуть не лучше журналистов. Они делали множество бесполезных предложений, которые лишь уличали в невежестве тех, кто их выдвигал».
Папа отнюдь не усматривал в захвате Эдгардо и решении не отдавать его родителям желания церкви продемонстрировать, что она по-прежнему способна применять силу принуждения на подвластных ей землях. Он делал противоположный вывод. Этот случай показывал торжество духовного начала над людьми, в чьих руках находится оружие. Чтобы пояснить свою мысль, он прибегал к притче: «Если какой-нибудь могущественный владыка придет и скажет папе: „Заплати мне миллионы!“, то папа, дабы избежать вящих бед, уступит ему и даже попросит Бога не взыскивать потом слишком уж строго с этого грабителя. Но если кто-нибудь потребует у папы: „Отдай мне душу!“, то никакие силы в мире не заставят его согласиться на такое, потому что для наместника Иисуса Христа на земле нет ничего дороже тех душ, что принадлежат Иисусу Христу». По мнению Пия IX, сейчас у него требовали душу маленького еврейского мальчика из Болоньи. И он не собирался ее отдавать, хотя и понимал, что заплатить за такое решение придется очень дорого[234].
Ежегодно, вскоре после Нового года, папа по установленному обычаю принимал у себя делегацию от римской еврейской общины. Эта традиция насчитывала уже много веков, уходя корнями к тем далеким временам, когда евреи выплачивали ежегодную дань римскому императору. Первая занесенная в хроники встреча между римскими евреями и папой состоялась в 1119 году, позднее этот обычай был надолго забыт, а в 1827 году его вновь воскресил Лев XII[235].
Евреи, каждый год встречавшиеся с Пием IX, уже знали, что характер очередной встречи будет целиком зависеть от настроения папы. Делегаты, явившиеся к нему 2 февраля 1859 года, наверняка в душе трепетали, потому что после громких международных протестов, которые вызвало дело Мортары, не стоило ждать от Пия IX благодушия. И если они ожидали бури, предчувствия их не обманули.
Сабатино Скаццоккьо, молодой секретарь римской общины, счел своим долгом, произнося обычное
