Тщетно она возражала и сопротивлялась, мы взяли четырехколесный экипаж и все втроем отправились назад. Но прежде мы осмотрели кухню и, главное, очаг, на случай, если она попробовала отделаться от бумаг за те секунды, пока оставалась одна. Однако на решетке не было ни пепла, ни обгоревших клочков. Едва мы прибыли в Скотленд-Ярд, как ее обыскала надзирательница. Я в мучительном нетерпении ожидал, когда она войдет с рапортом.
Никаких признаков бумаг она не обнаружила.
И тут впервые меня сокрушил ужас моего положения. До этой минуты я действовал, и действия отвлекали мысли. И я был настолько уверен, что незамедлительно верну договор, что не осмеливался и помыслить о том, каковы будут последствия, если я потерплю неудачу. Но теперь больше я ничего предпринять не мог, и у меня было время оценить мое положение. Неописуемо ужасное! Ватсон подтвердит, что в школе я был нервным, впечатлительным мальчиком, такова уж моя природа. Я подумал о дяде, о его коллегах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех, так или иначе связанных со мной. Что из того, что я стал жертвой неслыханной случайности? Когда на карту поставлены дипломатические интересы, никаких скидок на непредвиденные случайности не делается. Я был погублен, постыдно, неисправимо погублен. Не знаю, что я делал потом. Кажется, устроил сцену. Смутно вспоминаю, как был окружен коллегами Форбса, пытавшимися меня успокоить. Кто-то из них отвез меня на вокзал Ватерлоо и посадил в поезд на Уокинг. Думаю, он поехал бы со мной туда, но в том же поезде ехал доктор Ферьер, мой сосед, и крайне любезно взялся позаботиться обо мне. И к лучшему, так как на станции со мной случился припадок, и мы еще не добрались домой, как я впал в буйное помешательство.
Можете вообразить, что началось тут, когда звонки доктора в дверь подняли их с постелей и они увидели меня в подобном состоянии! Бедняжка Энни и моя мать были совсем сокрушены. Доктор Ферьер узнал от сыщика достаточно, чтобы примерно понять, что произошло, и его рассказ отнюдь их не успокоил. Было очевидно, что я заболел надолго, а потому Джозефа выдворили из этой уютной спальни, сейчас же превращенной в больничную палату для меня. И тут, мистер Холмс, я и пролежал два с лишним месяца, без сознания, в горячечном бреду. Если бы не мисс Гаррисон и не заботы доктора, я бы сейчас с вами не разговаривал. Она ухаживала за мной все дни напролет, а приглашенная сиделка заботилась обо мне по ночам, так как в припадках безумия я мог натворить что угодно. Медленно мой рассудок прояснился, но полностью память вернулась ко мне только три дня назад. Порой я об этом жалею. В первую очередь я протелеграфировал мистеру Форбсу, который занимался этим делом. Он приехал и сообщил мне, что вопреки всем принятым мерам даже намека на какой-либо след все еще обнаружено не было. Швейцара и его жену проверили со всей дотошностью, но это ничего не дало. Подозрения полиции пали на молодого Горо, который, как вы помните, доканчивая срочную работу в тот вечер, задержался. Эта его задержка и его французская фамилия были, собственно, единственными основаниями для подозрений против него. Но ведь переписывать я начал, когда он уже ушел, а его семья хотя и ведет происхождение от гугенотов, но по симпатиям и образу жизни не менее истинно английская, чем мы с вами. В любом случае ничего компрометирующего в отношении его найдено не было, на чем все и кончилось. Я обращаюсь к вам, мистер Холмс, как к моей абсолютно последней надежде. Если вы мне не поможете, я должен буду распроститься не только с моей карьерой, но и с честью.
Больной откинулся на подушки, обессиленный длинным рассказом, а его заботливая сиделка немедля дала ему выпить подкрепляющую микстуру. Холмс сидел молча, откинув голову и закрыв глаза, в позе, которая могла бы показаться апатичной зрителю со стороны, но я-то знал, что она отражает верх сосредоточенности.
– Ваше описание было настолько исчерпывающим, – сказал он наконец, – что вы предвосхитили почти все мои вопросы. Однако остается один величайшей важности. Вы кому-нибудь упомянули, какое особое дело вам поручено?
– Никому.
– Для примера, присутствующей здесь мисс Гаррисон?
– Нет. Я же не возвращался в Уокинг в промежутке между тем, как получил это распоряжение и сел его выполнять.
– И никто из ваших близких знакомых к вам не заходил?
– Никто.
– А кто-нибудь из них знал, где именно находится ваш кабинет?
– О да! Они все побывали там.
– Впрочем, раз вы никому не упоминали про договор, эти расспросы бесцельны.
– Я никому о нем не говорил.
– Вам что-нибудь известно о швейцаре?
– Только что прежде он служил в армии.
– В каком полку?
– Я вроде бы слышал… В Колдскримском гвардейском.
– Благодарю вас. Не сомневаюсь, что дополнительные подробности я смогу узнать у Форбса. Официальная полиция великолепна, когда дело касается сбора фактов, хотя не всегда умеет использовать их с толком. Какой прелестный цветок роза!
Он прошел мимо дивана к окну и приподнял стебель вьющейся розы, глядя вниз на изысканное сочетание пунцовости и зелени. Для меня это явилось новой гранью его характера, поскольку прежде я не замечал у него ни малейшего интереса к природным красотам.
– Ничто не требует такой дедукции, как религия, – сказал он, прислоняясь к ставням. – Логик может построить ее как точную науку. И наивысшее знамение благости Провидения, мне кажется, заключено в цветах. Все прочее: наши таланты, наши желания, наша пища – бесспорно, необходимы для нашего существования в первую очередь. Но роза – это излишество. Ее запах и цвет служат украшению жизни, а не являются необходимым ее условием. Только благость дарит излишества, а потому, повторяю, цветы дарят нас надеждой.
Перси Флепс и его верная сиделка неотрывно смотрели на Холмса с розой. Их лица выражали изумление и заметное разочарование. А он впал в задумчивость, все еще держа в пальцах стебель розы с цветком. Это продолжалось несколько минут, пока мисс Гаррисон не прервала молчание.
– Видите ли вы какую-либо возможность разгадать эту тайну, мистер Холмс? – спросила она с некоторым раздражением в голосе.
– А, да, тайна! – отозвался он, словно неожиданно возвращаясь к реальности жизни. – Ну, было бы нелепо отрицать, что случай крайне темный и запутанный, но могу обещать вам, что я займусь им и сообщу вам о том, что найду значимым.
– Вы заметили хоть какой-то намек?
– От вас я получил семь подсказок, но, разумеется,
