У трупа отсутствовали обе ноги ниже колен, а также левая рука ниже локтя. Локоть правой руки был перехвачен тугим жгутом, так что конечность, лишенная доступа крови, уже давно истончилась и начала отмирать. Над остальным телом изрядно поиздевались, кожа будто состояла из одних шрамов, местами отсутствовали целые куски плоти, особенно на груди. Жидкие седые волосы остались на скальпе редкими клочками, в обезображенном лице уж не угадывалось человеческих черт — мучители срезали с него все, что им показалось лишним, а также изъяли правый глаз и даже пошерудили в глазнице чем-то раскаленным. Кроме следов пыток, имелись и следы зубов, как крысиных, так и человеческих. Кем бы ни был этот неизвестный, вроде как служивший не то Октавиану Риденскому, не то Осмольду Дегероку, смерть стала для него избавлением.
Тобиус уже собрался уходить, когда ему показалось, что истерзанная грудь едва-едва приподнялась. Он остановился и пригляделся, хотя сама мысль о том, что в этом куске падали еще теплится жизнь, казалась абсурдом. Пока же всматривался в истерзанную плоть, он замечал, что не все шрамы относительно свежи, что есть на коже и старинные, давно зажившие. Особенно внимание привлек один тонкий и прямой, перечеркнутый множеством относительно новых, но все равно заметный старый шрам, шедший вдоль туловища, деливший грудь пополам и стремившийся дальше, к низу живота. Чем дольше Тобиус всматривался в этот шрам, тем сильнее шевелились волосы у него на голове, тем заметнее начинали дрожать руки, а глаза едва не покидали орбиты. На негнущихся ногах он вернулся к телу и пальцами, отказывавшимися повиноваться, отбросил мешковину прочь, чтобы увидеть низ живота.
Волшебник отшатнулся в диком животном ужасе, упал на спину и, едва не визжа, стал отползать от Райлы Балекас. Что-то с хрустом надломилось в голове, что-то треснуло и сломалось, откуда-то из первобытной части души рвались леденящие кровь стоны, вопли и визги неимоверной боли. Он чувствовал, как его живьем рвут на куски, как сдирают с него кожу, как пытают раскаленными щипцами, кромсают, насилуют, дробят кости, отнимают члены, а потом все повторяется заново, и смех злой женщины сливается с его собственными мольбами. Райла Балекас была жива, она была рядом, почти что переступившая порог, но еще запертая в ошметке прежнего тела, и некая ментальная плотина, прорвавшись, впустила в сознание Тобиуса часть ее сознания, заставляя серого магистра слышать хруст костей, вдыхать запах собственной жарящейся плоти, слышать вопли и мольбы, а еще… призыв о помощи, которого никто так и не услышал. Кто-то злой и жестокий вколачивал в его голову белые от жара гвозди мыслей: "она была здесь все это время"; "она приходила ко мне во снах и молила о помощи"; "я ее не услышал"; "я ее не понял"; "я ей не помог". Содрогаясь от ужаса, боли и страха, серый маг бился затылком об пол и выл безутешно, протяжно, глухо. Он вгрызся в собственную руку и прокусил ее до кости, лишь бы попытаться заглушить настоящей болью то, что бурным потоком врывалось в его мозг.
Оправившись от ментального удара, волшебник подполз к телу Райлы, положил на него кровоточащую руку и начал переливать свою собственную жизненную силу, свою гвехацу, свои минуты, часы и дни. Он больше не стонал, не выл и не рычал бешеным зверем, неистовые муки утихли, склонились перед вступившей в силу яростью. Потоки черной крови поднялись от сердца и превратили белое, словно постаревшее еще на добрый десяток лет лицо мага в уродливую маску с черными глазами и губами, перевитую сетью черных же вен. Через лопнувшие капилляры черная кровь залила его склеры и распалившиеся янтарным огнем зрачки стали похожи на солнца, пылавшие в пустоте.
— Я отплачу злом за зло, верь мне, Райла, они заплатят всем, что у них есть. Клянусь именем Джассара.
Вырваться из подземелий потаенного особняка оказалось нетрудно, и Тобиус легко проделал это с завернутой в плащ Райлой на руках. Он расплавил магическую дверь Драконьим Дыханием, волшебники, обеспечивавшие работу стационарного портала, проявили сговорчивость, когда магистр вырвал одному из их коллег хребет и посулил остальным ту же участь. Убедившись же, что портал провешен в безопасное место, Тобиус сжег их живьем и сбежал.
Он нашел убежище сначала на заброшенном хуторке в неделе пути от Парс-де-ре-Наля, а когда состояние Райлы хоть чуть-чуть стабилизировалось, перенес ее ближе к городу. Приют ему предоставили цитаро, что все еще стояли на холме Силеи. Они не задавали никаких вопросов и клятвенно обещали, что ни единое слово о нем не покинет стоянки аламута. Впоследствии, оставляя свою подопечную на более-менее сведущих знахарок, он отправлялся в столицу, чтобы слушать и искать.
Уничтожение Мистакора было объявлено глашатаями короля актом агрессии, призванным лишить Архаддир магической поддержки. Везде и всюду говорили о том, что войска пришли в движение, рассказывали, что на границах с Марахогом неспокойно, что война, которой все так боялись, близка как никогда. Начались погромы домов, принадлежавших выходцам из Марахога, которым приходилось бежать прочь из страны, чтобы спасти свои жизни и не оказаться заточенными во внезапно открывшиеся тут и там лагеря для неблагонадежных подданных. Сильно ужесточилась цензура и усилилась пропаганда, Архаддир всерьез готовился к большому кровопролитию.
После долгого высматривания и тихой слежки Тобиус наконец решил наведаться в памятное местечко, мерзкое питейное заведение, что располагалось в одной из опор моста через Наль. Его не остановили заколоченные двери и даже замурованная стена на том месте, где был проход к порталу, однако, добравшись до своей цели, он обнаружил, что портал надежно усыплен.
В последовавшие полторы недели серый магистр из кожи вон лез, чтобы пробудить его, заставить работать, чтобы найти и считать сложенные в плетении координаты других порталов, но, несмотря ни на какие старания, не преуспел. Тогда было принято очень тяжелое, но необходимое решение, Тобиус связался с Гневливым, честно поведал о содеянном и
