Музыка стихла, танец закончился, и танцевавшие поклонились друг другу. Ворона сама взяла Тобиуса под руку и настойчиво потянула к одному из выходов. Она слегка запыхалась, самую малость вспотела, и из-под запаха архаддирского лавандового пахфама[38] высвободился запах ее тела, намного более приятный и очаровывающий. Волшебник, проследив за ходом своих мыслей, резко отвесил себе ментальную оплеуху. Нельзя было так смиренно повиноваться действию феромонов и возвращаться к мыслям об этой женщине. Он слишком много сил потратил, чтобы избавиться от ее чар, а делать что-то зря Тобиус безумно ненавидел.
Райла оттянула кавалера от основного скопления гостей и, прикрываясь раскрытым веером от большинства возможных взглядов, приблизила свое лицо к его лицу. У Тобиуса очень громко застучало сердце, но вместо поцелуя он получил одни лишь слова, сопровожденные горячим дыханием:
— Октавиан в замке, и вам нужно встретиться. Времени мало, мы все в большой опасности.
Магистр оцепенел.
— Еще раз.
— Ты все слышал, Седой.
— Но разве он не инспектирует новые полки? Король сказал…
— Король удалил его из столицы от греха подальше, но вчера на Октавиана было совершено покушение, и он тайно вернулся в Аллерхас. Нет времени объяснять тебе все. Через четверть часа в кабинете короля.
— Что значит "в кабинете", разве это дозволено…
Но Вороны уже и след простыл, она стремительно покинула великий чертог, оставив Тобиуса в полном недоумении, перемешанном с раздражением. Оглядывая празднующих гостей, среди которых мелькали фигуры магов, отмеченных гильдейскими знаками, он неспешно выскользнул в сопредельные коридоры и, стараясь не привлекать внимания, серой тенью двинулся прочь.
Вечерело, и в Аллерхасе зажигались разноцветные огни. Вся столица веселилась, горожанам выкатили огромные бочки с вином, пивом и элем, на улицах и ярко освещенных площадях вокруг огромных костров звучала музыка, смех и здравицы в честь короля и королевы, местные жители и приезжие ривы обнимались как родные братья и вместе пускались в пляс. Лишь столичный охранный гарнизон и дворцовая стража стоически несли службу, с нетерпением дожидаясь сдачи постов.
Тобиус, применив чары Глазоотвода, скользил по коридорам замка, практически пустым, если не считать стражи. Он не торопился, высчитывая про себя время и зная, что успевает, но когда этажом выше раздался вскрик, маг метнулся туда, выхватывая из воздуха свой посох. Обнаруженный труп принадлежал стражнику, он валялся на полу посреди широкого коридора, кровь и некая субстанция, чрезвычайно похожая на ртуть, сочились у него из глаз и носа, а выражение на лице являло неподдельное удивление. Тобиус понимал, что у него не было времени особо ко всему присматриваться, но он заметил, что вокруг солдата в его крови маслянисто чернели некие кругляши, а в пальцах правой руки обнаружилась порванная нитка с несколькими все еще нанизанными на нее жемчужинами и кулоном в виде черной птицы.
Сорвавшись с места, волшебник ринулся к королевскому кабинету, который находился прямо в соседнем коридоре. Ему пришлось остановиться перед дверьми, в страхе пробудить защитные чары, но все они были надежно усыплены. Тобиус ворвался внутрь, готовясь увидеть худшее, и худшее решило не разочаровывать его — нечто расщепило тяжелый письменный стол пополам, в стенных панелях виднелись вмятины, повсюду валялись клочки бумаг, обломки мебели; особенно бросалась в глаза расколотая доска для раджамауты; зеркальная рама лежала в углу, скалясь острыми осколками, скомканный ковер зиял несколькими прожженными дырами, большая карта Вестеррайха была сорвана со стены.
Серый магистр двинулся вперед осторожно, пытаясь выявить сокрытое присутствие кого-либо при помощи Истинного Зрения, но все, что он заметил, — это слабый отсвет угасавшей жизни где-то под полотном карты. Убрав ее край пяткой посоха, Тобиус замер на миг, после чего присел и перевернул Октавиана на спину. Придворный волшебник риденского короля тихо застонал, что было странно, ибо при тех ужасных ранах, которые покрывали его тело, человек должен был либо вопить во всю глотку, либо попросту лежать мертвым. На ковер и карту натекала лужа темной крови, разбавленной струйками субстанции, похожей на ртуть.
— Чар Тобиус…
— Вам нельзя говорить.
Магистр шепнул пробуждающее слово и опустил на собрата по Дару чары Исцеления, которые пропали втуне. Не поняв, что произошло, он попытался вновь и израсходовал впустую второе заклинание — плоть не реагировала на мощные вливания целительной энергии.
— Послушайте…
— Вам нельзя…
— Черновики Джассара…
— Что?!..
— Они… Осмольд Дегерок… вы… Шивариус хочет… черновики… — Октавиан страдал, выхаркивая вместе с кровью каждое слово, его застланные пеленой смерти глаза смотрели в потолок, но вдруг он смог повернуть голову и коснуться дрожащей рукой карты, которую заливал кровью все это время. — Это важно… Марахог… король неправ… Ласточка не виновата… скажите ей, что я люблю…
Пальцы, оставлявшие на карте грязные мазки, замерли, и Октавиан, чье тело не реагировало на потоки вливаемых в него живительных сил, испустил дух. Тобиус сидел на корточках еще некоторое время, пытаясь перезапустить сердце и вернуть собрата к жизни, но даже он потерпел неудачу.
За спиной послышался топот, и в кабинет ворвались кричащие люди. Они наполнили мир бряцанием металла и гулом готовых к употреблению боевых заклинаний. Тобиус встал с колен в своем безнадежно испорченном сером бархате и в ответ на приказы отдать посох ответил лишь, что любой, попытавшийся отнять его имущество, умрет на месте. Он стоял посреди разгромленного кабинета рядом с трупом Октавиана Риденского и ничего не предпринимал, пока не появился Бейерон Карторен и не спросил у него, что произошло. Тогда Тобиус начал говорить.
Из волшебника сделали нечто вроде узника чести, хотя Тобиус не был уверен, что это так называется. Его попросили оставаться в собственных покоях и не покидать их без присмотра, регулярно и отменно кормили, позволяли гулять, если он сообщал, что имеет такое желание. Близость к ривенской королевской семье спасла волшебника от очень печальной судьбы. Кому другому при тех обстоятельствах был бы указан прямой путь в пыточные камеры — государственная измена, как-никак, — но рядом оказался
