— Не могу, — сказала она. — Тебя же убьют сейчас, я должна очистить совесть. И может, ты всё-таки перепишешь сначала всё на меня, а? А то опять моя корпорация… Нет, ну я, конечно, рада, что ты решил покончить с собой, просто замечательно…
— Неправда, — заметил Гений.
— Ну да, неправда, — она вздохнула. — Ты не такой уж плохой человек. Мне тебя жаль.
Если б у Эмри был выбор, она бы предпочла не просыпаться. Уж во всяком случае не сейчас. «Впрочем, какая теперь разница?» — подумала она и снова закрыла глаза. Ощутила ли она как-то возвращение внешней памяти? Приступ ярости прошёл, но мысли и чувства её поменялись не столь радикально, как того можно было ожидать.
«Счастье, — подумала она, — вовсе не в том, чтобы взаимно любить или делать что-то важное. Настоящее счастье — это неведение. И чем оно глубже, тем лучше». Неведение было лучшим вариантом в любой из ситуаций: Эмри, конечно, предпочла бы не знать о том, насколько неразборчив в средствах Эс, как и о том, что собственная дочь может так легко пойти против неё, разом перечеркнув всё доверие, всю близость, что между ними когда-то были. И самое ужасное, что она поняла: все они были совершенно правы, а она нет.
Она ошиблась во всём, и именно её ошибки, а не действия Роулса и не трусость тех, кто пришёл ему на смену, послужили причиной всего, что пошло не так. Если б не она, мир никогда бы не увидел применения А-17, Эс был бы жив, а Анна не ненавидела бы её теперь.
И чем больше Эмри приходила в себя, тем очевиднее становился для неё принцип действия информационного оружия, под влияние которого она по нелепой случайности так и не попала. А-17, конечно, не делало из одного человека совершенно другого, оно скорее оперировало множественными версиями личности, незримо существующими в каждом. И хотя рационально ей было не из чего вывести это положение, она чувствовала, что это именно так.
И вот что было гораздо нелепее: то, что она сделала с собой, оказалось хуже попадания под А-17: оружие превратило бы её в очередную версию-самозаблуждение, приятную и милую Эмри (вероятно, домохозяйку, ну или что там ещё могло прийти в голову Гению из неё слепить?), извлечение внешней памяти означало свидание с самой собой. И свидание это внезапно оказалось пренеприятнейшим.
Она внезапно оказалась лишена возможности сказать «это не я». А теперь, придя в себя, она столь же внезапно обнаружила, что каждый, буквально каждый раз, когда ей приходилось решить, как поступить, она, будучи в здравом уме и памяти, совершала наименее удачный выбор из имеющихся. И конечно, уже не будучи в здравом уме и памяти, она тоже выбрала худшее из возможного. Что за уникальный, статистически невероятный дар ошибаться во всём? Логически мотивировать каждый шаг — и тем не менее ошибаться.
Эмри не верила, что всё, что происходит, — к лучшему. Это успокоение годилось разве что для совсем недалёких людей, хотя бы потому, что почти всё лучшее относительно. Почти всё, потому что неведение, неточное представление о ситуации — чуть ли не всегда более счастливый вариант. И тем парадоксальнее то, с каким рвением люди стремятся разрушить это неведение.
Чудесное А-17, которое избавит мир от страданий, порождённых свободной волей, не только скроет от людей их эгоистичную, неэффективную и, если вдруг вы склонны к библейским эпитетам, порочную сущность; оно сделает гораздо больше — уничтожит все проявления этой сущности. Как когда-то рыночная экономика оказалась эффективнее других форм, как корпорации выжили из истории государства, так и информационное оружие, А-17 ли или любая другая его разновидность, несомненно, уничтожит всё зло, недоверие и непонимание, существующие между людьми. Потому что зло неэффективно и бессмысленно, потому что люди сами по себе нерациональны и, наконец, потому что без этого человечество рано или поздно уничтожит само себя.
Если Эмри была злодеем, то это было какое-то несчастное и бессмысленное злодейство: она способствовала применению и распространению А-17, не защитила Эс, испортила отношения с дочерью. Её не слишком волновало то, что она осталась в сплошном минусе, лишь по той простой причине, что Эмри знала: скоро её страдания закончатся.
Конец свободного мира, как бы невозможно это ни звучало, означал, что сбудется её заветное желание: она больше не сможет ошибаться. О, она понимала, что так озадачило Гения, когда он догадался залезть к ней в голову. Её страхи и желания совпадали до такой степени, что разделить их было уже невозможно. До такой степени, что исполнение желаний означало неминуемое самоуничтожение.
Что ж, она жила в счастливое время: время, когда на место смерти пришёл более изящный способ избавления от страданий. Гений знал, чего она от него ждёт, она была уверена, что он и сам, отойдя от потрясения, пришёл к выводу о том, что единственный хороший выход из ситуации — применить к ней А-17. Теперь он знал её гораздо лучше, чем она знала сама себя. Потому он так уговаривал её вернуть внешнюю память.
И хотя Эмри это уже порядком надоело, она опять ошибалась.
Пока она предвкушала грядущую победу информационного оружия над свободным миром и ждала освобождения себя от ответственности, Гений столкнул вниз по трапу недовольную Анну, передав её в руки ещё более недовольной Джил, вошёл в салон самолёта и с двух шагов застрелил Роулса, чего последний совершенно не ожидал.
XXXVII
— О, ты даже не сделаешь вид, что удивился?
Джил шумно выдохнула, не сводя глаз с откровенно напуганного молодого эксперта, в руке которого дрожал наставленный на неё пистолет.
— А тебе обязательно, чтоб я лгал? — спросил её Гений, и очень возможно, что голос его прозвучал тревожно оттого, что он тоже был на прицеле у весьма недружелюбно выглядящей женщины азиатской внешности.
«Как я вообще здесь оказался? — подумал он, изо всех сил стараясь не смотреть на убитого Роулса. — Больше, чем оружия и крови, я боюсь только самолётов».
Мысли Джил были в основном нецензурными, но в целом вполне сводились к идее о том, что она заново родилась. «Спасибо Роулсу за то, что был таким самоуверенным козлом, — такова была её вторая более-менее связная мысль. — Переоценил он силу своего убеждения».
— Я те мозги вышибу, — пообещала она, но тут же об этом пожалела, поскольку несчастный белого цвета эксперт затрясся так, что она всерьёз начала опасаться за его палец на курке.
Ситуацию осложняло то, что перед ней сидели, подняв руки, ещё двое таких же парализованных страхом бывших сообщников Роулса, которые, как она полагала, выполнили приказ вовсе не от того, что не имели при себе ничего для самообороны, а просто растерялись, когда она тотчас же вслед за выстрелом вломилась в салон и закричала на них. Она очень опасалась того, что они вдруг передумают и потянутся за оружием, и тогда ей придётся стрелять без вариантов. «С другой стороны, была бы у Роулса нормальная охрана, а не это недоразумение, мы бы сейчас вряд ли тут стояли. Мы бы тут лежали», — подумала она в самоутешение. Впрочем, эти горе-заговорщики всё ещё представляли немалую опасность. Она прекрасно понимала, что если кто-то из них выстрелит и пусть даже промахнётся, результат может быть печален: маленький, почти пустой салон и паршивые маломощные стволы в руках противников вкупе с очевидно отсутствующим у них опытом обращения с оружием могли, во-первых, спровоцировать рикошет, во-вторых, один-единственный выстрел в любом направлении вполне мог привести к тому, что и все прочие также нажали бы на курок. И само собой, Гений, которому было очевидно дурно, не был исключением.
— Давайте без глупостей, — предупредила Джил, делая шаг назад и сожалея о том, что не может как следует изложить им все свои соображения по поводу ситуации и прочитать краткий курс безопасного обращения с огнестрельным оружием. — Я — лучший стрелок Третьего сектора. Только дёрнетесь — я вас всех положу.
Увы, в последнем она была вовсе не уверена: уж очень неудачно, на противоположных
