— Это же не повод людей убивать. Что делать теперь?
— Батя, он ненормальный был. Он корову зубами порвал, а потом на меня набросился. Ты бы видел, как он на меня пёр! Он сам на вилы шёл, словно не замечал зубьев.
— Ладно. Пошли в дом. Себя в порядок приведёшь. А я пока участковому позвоню. Будем думать, как выкручиваться из этого положения.
Пока я умывался и надевал чистую одежду, отец безуспешно пытался дозвониться, сначала до участкового, потом на 102, а потом вообще, хоть куда-нибудь.
— И что теперь делать? — наконец он отбросил трубку. — В коровнике полуобглоданная туша коровы и труп какого-то психа, а по телефону невозможно ни то кого дозвониться. Что делать-то?
Последние слова он почти выкрикнул. Похоже, вся эта ситуация стала его доставать окончательно. Мать, прижав ко рту подол своего фартука, молча смотрела полными слёз глазами на нас. Отец нервно прошёлся по комнате и подошёл к окну. На улице уже рассвело и забытая лампочка под потолком тускло отсвечивала, предпринимая жалкие попытки конкурировать с солнечным светом.
— А эти что тут делают? — вдруг удивился батя, выглянув в окно. — С утра нажрались, что ли.
Я подскочил к окну и тоже выглянул на улицу. По двору шатающейся походкой хаотично передвигалось человек шесть разной степени одетости. Вон, босая женщина в ночной рубашке. Где-то я её видел. И парня того, босого и в джинсах. Да и те два мужика и две девушки тоже.
— Это же Савельевы с соседней фермы, — наконец, узнал их отец.
И действительно, Савельевы. Просто выпученные пустые глаза, оскаленные окровавленные рты и неровная деревянная походка настолько изменили их облик, что трудно было узнать в них в целом неплохих людей, добропорядочных граждан и таких же ударников крестьянского труда, как и мы.
— Я им задам сейчас! — разозлился отец и направился к двери.
— Батя, стой! — почти инстинктивно остановил я отца.
— Что ещё?
— Тот мужик, ну, который в коровнике лежит, он так же двигался.
— И что?
— Они нападут на тебя.
— С чего бы это? Я Савельевым ничего плохого не делал.
— Ты посмотри на них. Они же все ненормальные! Как и тот мужик.
— Не говори ерунды, — бросил отец и вышел на крыльцо.
Я, на всякий случай, прихватил у печки топор, которым мать щипала лучину для растопки, и вышел вслед за родителем. А эти ненормальные уже радостно спешили навстречу, что-то мыча и вытянув перед собой руки. Я заметил, как напряглась спина отца, как он сделал небольшой шаг назад и нервно сглотнул.
— Эй! — нетвёрдым голосом позвал он. — Миха, ты чего? Что случилось-то?
Миха, опять что-то промычав, уже подошёл практически вплотную и, вцепившись в отворот пиджака отца, потянул его на себя, ощерив редкие зубы. Мой родитель забился в его руках, пытаясь вырваться, прогнувшись в спине, чтобы отклониться от оскаленных зубов. Но хватка у соседа оказалась крепкой. Видя, что сюда уже подтягиваются другие соседи, я подскочил сбоку и зарядил обухом топора Михе по черепушке. Сосед моментально кулем осел у наших ног, а мы заскочили в дом и закрыли за собой двери.
— Что это было? — севшим голосом, заикаясь, спросил отец.
— Не знаю, — ответил я, — но точно ничего хорошего.
Мы стояли в сенях и с тревогой смотрели в маленькое окошко на толпящихся на крыльце бывших соседей. В коровнике опять забилась и замычала корова. Видать, ещё кто-то туда забрался. В доме что-то громыхнуло, и мы, не сговариваясь, повернулись на звук. Опять что-то загремело, потом со звоном покатилось по полу. Мы подались на шум и встали в дверях, как вкопанные. Мама, моя любимая мама, со стеклянными глазами, вытянув руки, деревянным шагом направилась в нашу сторону, по пути сшибая стулья.
— Мам, ты чего? — ещё не веря своим глазам, спросил я.
Отец сообразил быстрее, подскочив к ней, схватив её за руки и пытаясь их выкрутить. Не тут-то было. Сил в, скажем так, изменившейся маме, было столько, что она с лёгкостью вывернула руки из захвата и, уже сама, вцепившись в рукав, потянула его к себе. Я подскочил к ней с боку и растерялся, не зная, что делать. Ну не бить же родную маму топором, как давешнего Миху. Ничего не придумав лучше, я дёрнул её за отворот халата. Ткань затрещала, я дёрнул ещё раз, потом взял её за плечи и потянул на себя. Её руки соскользнули с рукава, и отец отскочил в сторону, ойкнув и зажимая укушенную рану на предплечье. Мама повернулась ко мне и, в который уже раз за сегодняшнее утро, волосы опять зашевелились на голове. Это была не мама. Точнее, тело, конечно, мамино. И лицо, вроде, тоже. Только создавалось впечатление, что в этом теле, внутри, сидит что-то чужое, управляющее мамой и смотрящее сейчас на меня через её остекленевшие, жутко выпученные глаза.
Отец схватил ухват и, уперев его рога в маму, затолкал её в чулан и подпёр дверь поленом. С ним и самим творилось что-то нехорошее. Бледное лицо, испарина и одышка, вялые движения и, наконец, трясущиеся руки пугали. Отойдя от кладовки, отец тяжело вздохнул и, вдруг ноги его подкосились. Я бросился поднимать батю с колен и, вдруг, наткнулся на такой же, как у мамы, стеклянный взгляд. Одышка у него прошла, и сил прибавилось, судя по тому, как он поднялся на ноги и повернулся ко мне. Рука, сжимавшая топор, вспотела. Я замахнулся своим оружием, но ударить так и не смог. Вместо этого я развернулся, выскочил в свою комнату и закрыл дверь на щеколду. Дверное полотно тут же сотряс ощутимый удар. Отец у меня и так человек не слабый, а в изменённом состоянии он ещё сильнее стал. От греха подальше, я подтянул к двери шкаф и подпёр его кроватью. Дверь всё так же сотрясалась под ударами, а я сел на кровать и обхватил голову руками. Сил на то, чтобы рефлексировать и бояться, уже не оставалось. Я пошарил в тумбочке и достал припрятанную от отца бутылку самогонки. Отец не любил это
