Трижды звякнул звонок, Матов положил нож, которым резал хлеб, пошел открывать дверь. Верочка на ходу сбросила плащ на руки Матову, чмокнула его в щеку и показала раскрытую ладонь: пятерка.
— Ах, милый, извини за опоздание! — говорила она, переобуваясь в домашние шлепанцы. — Главврач был занят на операции, я никак не могла попасть к нему на собеседование. В конце концов меня принял его заместитель, сказал, что, когда вернусь из отпуска, тогда уж обязательно встречусь и с главврачом.
Поправив волосы перед зеркалом, Верочка на мгновение прильнула к мужу и тут же кинулась в детскую. Матов последовал за ней. Осторожно открыв дверь, Верочка на цыпочках вошла в комнату, остановилась над кроваткой сына, чуть склонив темноволосую голову набок, затем повернулась к Матову, обвила его шею руками, прошептала в самое ухо:
— Я так счастлива, милый, что мне даже страшно: у меня есть все, а впереди жизнь обещает что-то хорошее еще и еще. Я иногда сожмусь и начинаю думать, что так хорошо и хорошо просто не может быть.
— Глупенькая. — Матов поцеловал ее волосы, прижал одной рукой к себе все еще девически тонкое тело, повел Верочку на кухню. — Никто у нас ничего не отнимет, — заговорил он уже в полный голос. — И ничего сверхъестественного у нас с тобой нет. Все самое нужное и необходимое.
— И все равно я боюсь. А вдруг война? — Верочка откинула голову и заглянула ему в глаза. — Сейчас все только и говорят о войне.
— О войне говорят те, кто ничего в ней не смыслит, — снисходительно пояснил Матов. — В армии о ней не говорят. В армии к ней готовятся. Всегда. Поэтому и страха гражданского человека перед войной у нас, военных, нет. И вообще… давай обедать, а то все простынет.
Верочка разливала суп по тарелкам, Матов смотрел на нее и улыбался.
— Чему ты улыбаешься, глупенький? Я плохо выгляжу?
У Матова лицо поползло во все стороны.
— Я, наверное, действительно выгляжу глупцом, — произнес он, похохатывая. — Да не наверное, а наверняка. Я по лицу своему чувствую, что, когда смотрю на тебя, во мне все будто начинает пританцовывать… Даже не знаю, как тебе это объяснить.
— А ты подумай. — Верочка тоже широко улыбнулась, кокетливо повела глазами и рассмеялась.
— Нет, я, разумеется, знаю, отчего так происходит, — заспешил Матов, — но всякий раз изумляюсь, что оно со временем почти не меняется. То есть меняется, — поправился он, — но так, словно я только вчера тебя встретил и увидел в тебе что-то такое, чего не замечал раньше. Ты каждый день новая, каждый день немножечко другая! — воскликнул он.
— Это плохо? — притворно удивилась Верочка и остановила руку с ложкой, не донеся ее до рта.
— Ах, ну что ты такое говоришь! Почему же плохо? Наоборот! Только я не умею объяснить.
— А надо ли?
— Не знаю. По правде сказать, я и не пытался. Мне и без объяснений хорошо. Но я иногда ловлю на себе насмешливые взгляды твоей матери… Представляю, что она обо мне думает.
— Только самое хорошее! — воскликнула Верочка. — Она как-то сказала, что завидует мне. Она говорит, что у нее такого не было. Вернее, было, но как-то быстро прошло.
— Твои родители слишком целеустремленные люди.
— А мы? Разве мы не такие?
— Такие, но мне порой кажется, что я легкомыслен.
— Это у тебя от повышенной к себе требовательности. Да-да, и не спорь! Я знаю. — И, помолчав, добавила уже серьезно: — Я тоже тебя люблю… очень-очень.
Некоторое время они ели молча, поглядывая друг на друга с едва сдерживаемыми улыбками.
— Все-таки мы с тобой, Матов, — настоящие дурачки! — не выдержала Верочка и рассмеялась. — У тебя сегодня такой важный день, а ты как школьник перед выпускным балом. Право, товарищ майор, совсем вам не к лицу такое легкомыслие. Вы уж там, в Кремле, думайте, пожалуйста, о чем-нибудь серьезном. Ведь там будет товарищ Сталин. Хорошо ли станет, если он увидит вашу легкомысленную физиономию? Думаю, что не хорошо. Подумает еще, что у него командиры все такие же легкомысленные и глупенькие. Более того, возьмет да издаст указ, чтобы командиры не влюблялись и не женились, а женатые чтобы развелись. Ты представляешь, что тогда будет со мной и Андрюшкой?
— Ну вот, выдумала тоже, — Матов нахмурился и посмотрел на часы: без четверти четыре. — Да, пора собираться. Велено прибыть за полчаса до начала.
Он торопливо запихнул в рот полкотлеты, откусил кусок хлеба, затем соленого огурца и, прожевывая на ходу, вышел из кухни.
— А чай? — окликнула его Верочка.
— Ты сделай пока, я потом выпью, — донеслось до нее из спальни.
Глава 10
Со стороны Манежа к Боровицкой башне Кремля тянулась бесконечная лента щеголевато одетых командиров Красной армии всех родов войск. Сдержанные голоса, крепкие рукопожатия, скрип сапог, ременной портупеи. Запах гуталина, — хотя всем было рекомендовано чистить сапоги с вечера, — и одеколона «Шипр» мешался с терпким запахом прелой листвы и раскрывающихся почек в весеннем воздухе Александровского сада. Со стороны Москвы-реки повевало сырым ветерком, в его порывах трепетал красный флаг над зеленым куполом здания Верховного Совета. Небо голубело, и по этой радостной голубизне нестерпимо яркое солнце склонялось к закату, щедро высвечивая единственное облачко, бог весть откуда взявшееся на совершенно чистом небосводе, точно заблудившийся корабль в безбрежном океане.
Матов влился в поток командиров и сразу же почувствовал, как все его тело пронизали токи той суровой торжественности, которая охватывает военного человека перед решительной минутой. Тут было что-то от тех ощущений, которые он испытал перед первой атакой батальона на высоту, занятую японцами. И что-то другое, еще им не вполне осознанное, но могучее, схожее, пожалуй, с тем ощущением, которое испытывал в детстве, глядя на ледяной панцирь моря, разбитый весенними ветрами, пришедший в движение от края и до края в треске и шуме сталкивающихся льдин. Ярко светит почти незакатное солнце, носятся над прибрежной полосой неподвижной воды сварливые чайки, тяжелые бакланы чертят пунктиры на ее поверхности; на льдинах, уплывающих в неведомое, темнеют туши тюленей. И так хотелось ему, мальчишке, очутиться на одной из льдин и плыть вместе с тюленями куда-то вдаль, плыть далеко-далеко, в неведомую страну Груманд, и еще дальше — на самый край света, в еще более неведомую Мангазею. Он бы, наверное, и вспрыгнул на одну из льдин, но знал, сколь обманчива их кажущаяся устойчивость, сколь коварны ветры и море, ведь именно о сю пору чаще всего гибнут рыбаки, захваченные в море начавшимся ледоломом и ледоходом.
Матов в Кремле впервые. Да и подавляющее большинство выпускников академий тоже. Все вертят головами, спрашивают друг у друга вполголоса, где Царь-пушка и Царь-колокол, и уж совсем тихо о том, где окна, за которыми работает Сталин. Но
