Что-то продолжал говорить Димка, Василий не слушал, поглощенный своими мыслями.
Забренчал и заверещал колесами на повороте трамвай, Василий поднял голову… и увидел Вику.
Вика стояла возле доски объявлений. На ней знакомый голубой берет, светлый плащ и короткие ботики, сумочка из соломки под цвет плаща висела на плече, в руках зонтик. От неожиданности Василий замедлил шаг, глянул на Димку, Димка на него.
— Ты чего? — спросил Димка и оглянулся по сторонам, отыскивая то, что так подействовало на приятеля.
— Ты иди, — отмахнулся Василий. — А то в институт опоздаешь.
— Не опоздаю, — откликнулся Димка и зарысил к трамвайной остановке.
Уже стоя на площадке вагона, он, через головы пассажиров, успел заметить, как Василий подошел к какой-то девице и остановился перед ней, и девица шагнула к нему и даже положила ему на плечо руку. Трамвай стал заворачивать, и Димка потерял Василия из виду.
— Что-нибудь случилось? — спросил Василий у Вики, с тревогой вглядываясь в ее слегка прищуренные близорукие глаза цвета перезрелой вишни.
— Случилось, — ответила Вика и пояснила с обычной для нее решительностью и неумением ходить вокруг да около: — Папу переводят в Москву. В наркомат.
Василий почувствовал, что во рту у него пересохло. Он облизал губы, беспомощно скользнул взглядом в сторону: он знал давно, а сейчас в глазах Вики разглядел особенно отчетливо, что она ждет от него каких-то решений, более того, знал, что не просто каких-то, а вполне определенных, но сегодня был готов к этим решениям даже меньше, чем полгода назад.
— Ну и что? Это ведь его переводят, а не тебя, — произнес он после долгого молчания, понимая, что говорит совсем не то, что ждет от него Вика.
— Если я не поеду с ними, мне негде будет жить, — тихо ответила Вика напряженным голосом и тронула носком ботика лежащую на тротуаре веточку липы с уже раскрывшимися почками.
— А твой брат? — выдавил из себя Василий, лишь бы не молчать, злясь и на себя, и на Вику, что ему приходится выкручиваться, говорить ненужные слова.
— Ему уже выделили квартиру. Но там для меня нет места, — все более равнодушным и холодным голосом отвечала Вика, глядя себе под ноги.
Василий ничего на это не сказал, опустил глаза, смотрел, как Вика передвигает по асфальту веточку липы носком своего ботика. Он чувствовал себя страшно усталым и опустошенным.
Вика обиженно передернула плечами, повернулась и пошла в сторону Невы. Василий побрел следом. На него навалилось что-то тяжелое и душное. Лишиться Вики — это не вмещалось в его сознание, вместе с тем он понимал, что вечно их связь в таком неопределенном состоянии продолжаться не может, хотя эта связь стараниями Вики все более обустраивалась и принимала регулярный характер.
В последнее время они встречались два раза в неделю, в одно и тоже время в маленькой комнатке ее подруги на Васильевском острове. Подруга жила у своего мужа, не расписываясь с ним, чтобы не потерять жилплощадь: видно, не была уверена, что их отношения прочны и позволяют рассчитывать на будущее. Василий привык к этим встречам, он находил, что большего ему пока и не требуется, зная, что Вике этого мало. И вот перед ним выбор: или он лишается Вики навсегда, или оставляет Марию с их детьми. Внутренне он давно знал, что выбор свой сделал в пользу Марии, но и Вику терять не хотелось: она была единственным светлым пятном в его жизни, он отдыхал с ней душою, весь мир переставал существовать для него в ее объятиях, и он уверял себя, что и Вика чувствует то же самое. Возможно, она и чувствовала то же самое в его объятиях, но объятия, увы, длятся недолго, и едва разъединялись их тела, как жизнь вторгалась в их сознание помимо их воли со всеми своими углами, шипами и прочими ненужностями. И вот она вторглась с такой ненужностью, которую Василий сам разрешить не в состоянии. Это совсем не то, что с Натальей Александровной — собрался и уехал: у нее своя жизнь, у него своя, и никто ни за ее подол, ни за его штаны не тянет. А здесь три жизни… нет, не три, а целых пять, сплелись в один непрочный клубок, размеры которого Василию кажутся одними, Вике — другими, Марии — третьими, хотя она вряд ли знает о существовании этого клубка.
Василий вспомнил свою последнюю ночь в Смоленске, проведенную с Натальей Александровной, глубоко вздохнул. Писали из дому, что погибла Наталья Александровна, в прошлом же году и погибла: нашли в лесу неподалеку от Валуевичей с ножевой раной. А кто-что — поди знай. Прочитав о смерти своей бывшей учительницы и любовницы, Василий погрустил немного да и забыл: прошлое не вернешь, как о нем не грусти и не печалься. И вот вспомнилось некстати.
Они вышли к Неве, побрели берегом, захламленным наносным мусором, гниющими бревнами, остатками каких-то строений, деревянными и металлическими частями развалившихся речных посудин. Вверх по течению медленно ползла баржа с песком, усиленно пыхтела машина буксира, толкавшего баржу, густой дым из прямой трубы буксира стлался над рекой, прижимаясь к воде. На противоположном берегу высилась громада Смольного, дальше золотились купола собора Александра Невского.
Стояла теплая пора ранней весны, перемежаемая частыми ликующими дождями. Вот-вот все кинется в рост и цветение, и весь мир, окутанный легкой дымкой испарений от нагретой солнцем земли, точно замер в ожидании чуда. Василию казалось, что все это уже с ним было, и ни раз: и такая же весна, такое же ожидание чуда, и его неуверенность, раздвоенность и наплывающая беспомощность перед неизбежностью. Не хотелось ни о чем думать, куда-то идти, даже в знакомую до последней трещинки на стене комнатенку их постоянных свиданий. То ли весеннее обострение чахотки на него так действовало, то ли усталость от бестолковой жизни.
— И что ты решила? — спросил Василий, следя глазами за баржей, своим вопросом перекладывая на Вику всю тяжесть своей ответственности за их несостоявшееся будущее.
— Я? — переспросила Вика и полезла в сумочку, порылась там, будто что-то ища, закрыла и отвернулась. Когда заговорила, голос ее дрожал и прерывался: — Я уже устала думать, Васенька. Я шла к тебе, надеясь, что ты, как мужчина… Впрочем, это
