— Вы считаете, что наш красноармеец должен превратиться в механическую куклу для стрельбы и исполнения определенного набора механических действий? — раздался язвительный голос Мехлиса, начальника Политуправления Красной армии, и из полумрака выступило его аскетическое лицо фанатика. Хотя фанатик он на самом деле или только искусно притворяется, поди разбери. — Вы забываете, что наша армия есть армия рабочих и крестьян, — звенел в тишине голос Мехлиса. — Вы забываете, что эта армия сильна своей классовой сознательностью, что ее ведет в бой большевистская партия, партия Ленина-Сталина.
— Я ничего не забываю, товарищ Мехлис, — отрезал Жуков все тем же напряженным голосом. — Но даже самый талантливый и сверхсознательный музыкант не выйдет на сцену, не овладев техникой игры на том или ином музыкальном инструменте. Сознательное и творческое исполнение произведения приходит только после овладения техникой… Разрешите продолжить? — спросил он, повернувшись к Сталину.
— Продолжайте, товарищ Жюков, — разрешил тот, чуть шевельнувшись на своем стуле. И усмехнулся в усы: ему понравилось, как Жуков осадил Мехлиса, человека не слишком умного, но с большими претензиями. Эта стычка означает, что Жуков нажил в Мехлисе своего беспощадного врага. Такие отношения всегда полезно использовать для того, чтобы ни один из них не зарывался. И еще подумалось: «Может, назначить Жукова наркомом обороны?» Однако оставил эту мысль на потом. И поскольку Жуков молчал и все молчали тоже, уловив в словах Сталина незавершенность, продолжил, решив, что в данной ситуации лучше всего взять сторону Жукова:
— Не обращайте внимания, товарищ Жюков, на товарища Мехлиса: он обязан говорить такие слова. Это, если хотите, его механическая реакция. Он подумает и согласится с вами. Продолжайте, товарищ Жюков.
— Собственно говоря, я все сказал, товарищ Сталин… если иметь в виду данную кинохронику. — Жуков замолчал на несколько секунд, но никто не проронил ни слова. И он продолжил: — Если же сравнивать наши войска с немецкими, то не трудно заметить, что немецкие войска более механизированы, пехота на большие расстояния почти не передвигается пешком, а это позволяет немецкому командованию быстрее маневрировать своими силами. Наконец, немцы используют при наступлении крупные танковые соединения. Особенно на участках прорыва. Дивизии и даже корпуса. В этом есть нечто общее с боями в Монголии. Однако наши танковые соединения не идут далее бригады, что вполне удовлетворило нас в тех боях, но никак не удовлетворит в боях грядущих…
— Этот вопрос уже стоит на повестке дня, — торопливо перебил Жукова Ворошилов. — Все упирается в наличие танков и соответствующих кадров для комплектации крупных соединений.
— Танки у нас есть, — повернулся Жуков к Ворошилову всем своим крепко сбитым телом. — Но они распылены по пехотным дивизиям и корпусам, исполняют там вспомогательную роль. Этому же мы учим наши войска. А надо учить вот этому! — Жуков энергично ткнул пальцем в направлении экрана, на котором беззвучно горели дома и бежали куда-то люди.
— Бегать от врага учить не надо, — послышался звонкий голос Хрущева, первого секретаря компартии Украины. — Учить надо побеждать врага малой кровью на его территории, как учит нас товарищ Сталин.
— Товарищ Сталин не военный, — тихо прозвучал в полумраке голос Сталина. — Товарищ Сталин сам учится у военных. А товарищ Хрущев, судя по всему, уже научился…
— Я только хотел сказать…
— Мы поняли, товарищ Хрущев, что ты нам сказал. Нам этого достаточно. Мы лучше послушаем товарища Жюкова. Скажите, товарищ Жюков, если бы вы оказались на месте польского командования, что бы вы предприняли?
Сталин смотрел на Жукова, и все смотрели на него с напряженным вниманием, точно от его ответа зависела судьба каждого сидящего в зале. И всей страны. Не ускользнуло от взгляда Сталина помертвевшее лицо Ворошилова, сузившиеся глаза Шапошникова, вспухшие желваки на лице Тимошенко: ревнуют, что не им задал он этот вопрос, боятся, что Жуков станет их конкурентом. Пусть боятся — это полезно: лучше станут работать.
А Жуков, чувствуя эти настойчивые взгляды, продолжал смотреть на экран, почти не видя, что там мелькает. Его поразило, что Мехлис и Хрущев так примитивно, так, можно сказать, нагло льстят Сталину, а сам Сталин, похоже, принимает это как должное. Он, Жуков, никогда не думал, что такое возможно именно здесь, на самом верху, где каждый наверняка знает каждого, как облупленного. Ведь не для Жукова же они так восхваляют Генерального секретаря партии.
Сидящий рядом маршал Тимошенко нетерпеливо кашлянул, незаметно дернул Жукова за рукав — и Жуков повернулся к Сталину.
— Я не могу ответить на ваш вопрос, товарищ Сталин, со всей определенностью, — признался он. — Чтобы ответить на ваш вопрос, надо знать, чем располагало польское командование к моменту вторжения германских войск: наличие частей и соединений, их вооруженность, боевая готовность, решимость польского правительства и польского народа драться, ресурсы и многое другое. Я не располагаю этими сведениями. Я был в Монголии, информацию черпал из газет. Правда, кое-что мне известно, но это чистая арифметика, а арифметики мало для обоснованных выводов. Между тем я, естественно, пытался проанализировать и оценить эту кампанию. Как со стороны немцев, так и поляков. Разобрать и оценить то, что уже случилось, что стало свершившимся фактом. Я думаю, что и польские генералы, оставшиеся в живых, занимаются подобным же разбором и оценками. Одно могу сказать: армия должна готовиться к войне с противником, силы которого нельзя недооценивать.
— И все-таки, — настаивал Сталин.
Жуков еще раз посмотрел на экран. На экране двигались по дорогам длинные колонны пленных польских солдат и офицеров, вереницы беженцев, им навстречу — немецкие танки и машины
