— Ну, это не так уж и много. Так вот. Решено этих польских офицеров, жандармов и прочих, лик-ви-ди-ро-вать. Подберите место в глухом лесу подальше от больших дорог, разработайте график ликвидации, чтобы никаких задержек, столпотворений и малейшей возможности побега. Все бумаги должны быть закодированы, словно речь идет о каких-нибудь лесозаготовках. Подготовьте места захоронения, определите способ ликвидации. Оцепите местность двойным, тройным кольцом, чтобы ни одна мышь, ни одна птица… Никаких бумаг, знаков различий у ликвидируемых быть не должно. Не мне вас учить… Сколько понадобится времени на ликвидацию?
— Месяца два, три… — неуверенно промолвил Шарапов, нахмурился, опустил голову и принялся ковырять заусениц на большом пальце.
Берия и Сопруненко, как зачарованные, наблюдали это действо и молчали. Берия очнулся, прихлопнул ладонью по столу.
— Месяц! И ни дня больше.
— За месяц не успеем…
Берия вспылил:
— Если будешь ковырять свои заусенцы, то и за год не успеешь. Месяц! И докладывать мне каждый день о ходе операции. Если возникнут препятствия, то в любое время дня и ночи. Чем скорее разделаетесь с этим заданием, тем лучше. Такие дела долго делать нельзя. Остальных на лесозаготовки, строительство дорог и прочие работы с завтрашнего же дня! Чтобы задаром наш хлеб не жрали. И постепенно переправлять их в Сибирь и на Дальний Восток. — И когда начальники управлений встали, добавил все тем же тоном, не терпящим возражений: — Людей, принимавших участие в акции, отправьте в глубь страны и раскидайте по разным частям. Возьмите с них подписку о неразглашении; за нарушение подписки — смерть. И еще: в случае войны они не должны попасть в зону военных действий. Все, идите и выполняйте.
И долго еще смотрел на дверь, за которой скрылись его подчиненные. Он знал, что одно дело — расстреливать каэров и вранаров, то есть своих соотечественников, и совсем другое — вот этих долбаных пшепшеков. Стоит этому делу вылезти на поверхность, такой галдеж поднимется в западной прессе, что хоть беги на край света. Более того, чтобы снять с себя ответственность, Сталин может найти крайнего, хоть бы и того же Берию, и поставить его к стенке: мол, вот он, сукин сын, никто ему не приказывал, не поручал, сам, своей преступной волей… ну, и так далее. Потом не только сам, но и потомки не отмоются до десятого колена. Дрянное дело. Очень дрянное. Но ты знал, куда идешь, знал, что без таких дел не обойдешься. Зато реабилитация — это то, что сделает тебя со временем известным как раз в тех кругах, которые составляют верхний слой общества, а верхний слой, сколько его не стриги, всегда останется верхним и всегда будет в оппозиции к власти. Сталин стар, он протянет лет пять, от силы — десять, а там начнется борьба за власть, и тебе припомнят не полячишек, а то, что ты выпускал людей из тюрем и лагерей, возвращал их к жизни… Месть, конечно, благородна и все такое прочее, но ему, Лаврентию Берии, некому мстить, тем более — полякам: лично ему они ничего плохого не сделали. Но если понадобится — отомстит не хуже других. Только пусть месть останется Сталину, а Лаврентию Берия останется нечто противоположное.
Тьфу, черт! Еще эта Кира Кулик! Одно к одному. Увы, но и от этого дела не отвертишься. И заниматься им придется самому. Сталин не потерпит, чтобы в такое щекотливое дело было вовлечено много народу.
Берия нажал кнопку и, услыхав голос секретаря, распорядился:
— Вызови ко мне Меркулова. Немедленно.
Всеволод Николаевич Меркулов был первым заместителем Берии и начальником Главного управления государственной безопасности при НКВД СССР. В двадцатые годы он вместе с Берией работал в ЧК и ГПУ Грузии и Закавказья, затем Берия взял его с собой на партработу; получив назначение в Москву, потянул за собой и в Москву: на новом месте хорошо иметь своих людей, проверенных вдоль и поперек.
Меркулов, большой и массивный, с высоким лбом и умными серыми глазами, с густыми русыми волосами, зачесанными назад, вошел в кабинет столь стремительно, точно за ним гнались, и торопливо засеменил по ковровой дорожке к столу, за которым сидел Берия. Его семенящая походка — при его-то росте и комплекции — казалась тем, кто видел его впервые, странной, противоестественной, вызывала улыбку и смутные подозрения.
— Я не мог сразу, Лаврентий Павлович, — оправдывался Меркулов на ходу. — У меня было важное совещание. Пришлось закончить в срочном порядке. — Остановился возле стола и замер в почтительном ожидании.
Берия чуть перегнулся через стол, протянул руку; Меркулов схватил, потряс, но не слишком энергично, а с большим почтением и даже бережностью. Он был обязан Берии всем: и карьерой, и даже жизнью. Когда началась Большая чистка в Грузии, хватали направо и налево всех, но русских — особенно, на Меркулова имелся донос, но Берия отстоял своего верного Санчо Панса, отвел от его шеи топор палача. Такое не забывается.
Разговаривали на грузинском.
— Садись, Сева. У меня к тебе очень тонкое дело, — начал Лаврентий Павлович, закуривая папиросу. — Скрывать не стану: оно связано с Хозяином и известной тебе Кирой Кулик. Ее надо изъять и законопатить. Но так, чтобы никто не видел и не слышал. Никаких обвинений, никаких объяснений. Отдельная камера, ни имени, ни фамилии — номер. Ликвидировать ее спешить не будем. Никто не знает, что связывает ее с Хозяином, и не захочет ли он через какое-то время вернуть ее назад. Отношения между мужчиной и женщиной никакой логике не подвластны. Поживем — увидим.
Меркулов слушал молча, на его каменном лице не дрогнул ни один мускул, в глазах не возникло ни вопроса, ни сомнения. Он слишком хорошо знал своего благодетеля, чтобы задавать ему вопросы, а тем более сомневаться в принятом решении.
— Итак, будем считать, что с этой дамой покончено, — подвел итог терпеливому молчанию своего верного помощника Лаврентий Павлович. — Теперь по вопросу реабилитации военных и ученых. Я докладывал Сталину, он велел ускорить. Будем ускорять. Мне нужно несколько человек из обеих групп на личное собеседование. Эти люди должны быть известными в своей среде и действительно ни в чем не виноватыми. Впрочем, небольшие грешки допустимы. Даже желательны: кто из нас не грешен. Решение о предварительной реабилитации этих людей я сообщу им сам. Вот в этом кабинете. Надо, чтобы люди знали, кто вершил беззаконие, а кто исправляет допущенный ими произвол. Есть у тебя такие люди?
— Так точно, Лаврентий Павлович, такие люди есть. Среди ученых и конструкторов, например, я бы назвал Рамзина. Он проходил по делу
