— Бог даст, найдешь, — вздохнула женщина.
— Поезда-то туда ходят?
— Ходят, а как же. Раз в день. Туда вечером, оттуда тоже вечером.
— А еще на чем-нибудь можно уехать? — допытывался Атлас.
— Случается, что ходят и машины. Но редко. Ты, служивый, ступай в комендатуру: там тебе все объяснят. Только лоб не разбей, а то у нас тут железа везде понабросано, того и гляди, зацепишься. Да на часовых не нарвись, а то стрельнут — ахнуть не успеешь: все больше косоглазые охраняют, по-русски ни бельмеса не понимают.
— У меня фонарик, — успокоил Атлас женщину и пошел вдоль поезда, водя по земле узким желтым лучом.
Дежурный по комендатуре, младший лейтенант, проверив у Атласа документы, посоветовал ждать поезда.
— У нас тут неспокойно, — товарищ капитан, сказал он, понизив голос чуть ли ни до шепота. — Бандиты шастают, на одиноких военных и милиционеров нападают, даже на машины — тоже случается. Так что советую вам подождать поезда, потому что поезда идут в сопровождении милиции: иначе нельзя.
— А где бы мне подождать поезда?
— Вот уж не знаю. Город разбит, мало что осталось. Разве что в частном секторе… Но это когда развиднеется. А пока посидите здесь. Даже положить вас некуда, — и младший лейтенант развел руками, показывая на военных, спящих на полу в обнимку с автоматами и винтовками. Судя по всему, они относились к войскам НКВД, а это лишний раз подтверждало справедливость слов младшего лейтенанта.
Атлас скинул с себя вещмешок, поставил к стене между двумя парами ног небольшой фибровый чемоданчик, сам устроился и, надвинув на глаза фуражку, постарался уснуть. Но сон не шел: всякие мысли, одна мрачнее другой, лезли ему в голову, тяжелый спертый воздух вызывал позывы к кашлю. Промучившись с полчаса, Атлас встал, вышел из вагона. Сев на приступки под жестяным навесом, закурил. Шумел дождь, журчала, сбегая с крыши, вода, тревожно перекликались маневровые паровозы…
Рядом захрустел под чьими-то ногами шлак, знакомый голос смазчицы спросил:
— Ну, как, устроился, служивый?
— Да негде там устраиваться: битком. Даже сесть негде.
— А пойдем ко мне, если не боишься. Я здесь неподалеку живу. Тоже не хоромы, так других-то нету.
— Закуришь?
— Нет, спасибо, я вообще-то не курю. Так, балуюсь.
— Понятно, — произнес Атлас, догадавшись, что смазчица попросила у него закурить, чтобы приглядеться к нему: мало ли кто тут шастает. Теперь голос ее звучал почти дружелюбно, без насмешки и настороженности.
Он забрал вещи, и они пошли.
— Тебя как зовут-то, служивый?
— Вениамином… Веней. А тебя?
— Ритой.
— Очень приятно.
— Приятно, нет ли, а что есть, то есть, — со вздохом произнесла Рита. И вдруг спросила: — А ты не еврей?
— Еврей. А что?
— Да так, ничего. И жена у тебя тоже еврейка?
— Тоже, — произнес Атлас и остановился.
— Ну, чего ты встал? Идем. Я это к тому, что очень уж немец тут лютовал по отношению к евреям. А местные им помогали. Сейчас кого НКВД забрало, кого выслали, а многие в горы ушли, бандитничают. Одну войну изжили, другая началась.
— Ничего, осилим, — машинально произнес Атлас, а у самого внутри все сжалось и опустилось.
Они шли темным пустырем по натоптанной тропинке, посыпанной шлаком, — Рита впереди со своим фонарем, Атлас следом. Молчали. Где-то совсем рядом пролегала железная дорога, стучали колеса идущего поезда, пыхтел паровоз. Дома попадались редко, и те едва угадывались в темноте. Дождь то припускал, то едва моросил. За все время они не встретили ни души. И ни одна собака не подала голоса. Город точно вымер: ни звука, ни огонька. Заборов, которые помнил Атлас, не существовало: пошли, скорее всего, на дрова. Деревьев тоже осталось немного. Где-то приглушенно несколько раз прокричал петух — и это было так неожиданно, что Атлас даже остановился и улыбнулся в темноте. Раньше здесь петухи кричали со всех сторон, соревнуясь друг с другом силой своего голоса.
Домик Риты оказался обыкновенным пассажирским вагоном. Только без колес. Тускло светилось одно из окон в самом начале вагона. Повевало удушливым дымом от горевшего каменного угля в вагонной печке. Рита открыла дверь обычным вагонным ключом, они поднялись по железным ступенькам в тамбур, затем еще одна дверь. Сонный женский голос спросил из купе для проводников:
— Это ты, Ритуля?
— Я, тетя Аня. Вот гостя привела: ему до поезда на Кисловодск переждать надо.
— А и пусть. У нас четырнадцатое свободно. Туда его и определи. А если чаю, так титан еще горячий. Ты-то сама как?
— Нормально. Смену отгорбатила. Сдала военным. До вечера свободна.
— Ох, жисть наша, — проворчала тетя Аня, и Атласу представилась пожилая и обязательно полная женщина, с больными ногами и поясницей.
— Вот, устраивайся, — сказала Рита, отодвинув в сторону дверь четырнадцатого купе. — Где туалет, ты знаешь, можешь умыться с дороги. Только не шибко шуми: люди спят. А я сейчас переоденусь, чаю принесу.
Они пили чай вдвоем из алюминиевых кружек. Рита, оказавшаяся еще сравнительно молодой женщиной, с серыми глазами и милым круглым лицом со вздернутым носиком, принесла три вареных в мундирах картофелины и кусок кукурузной лепешки. Атлас достал из вещмешка банку американских сосисок с горохом и банку сгущенки.
— О-о! — воскликнула Рита. — Да у нас с тобой пир, да и только! Жаль, выпить нечего.
У Атласа выпить было что, но он берег эту бутылку для встречи с семьей, хотя в глубине души мало на эту встречу надеялся, однако не давал себе расслабиться и впасть в отчаяние: еще не все было потеряно, а в жизни бывают удивительные случаи. Взять хотя бы его самого: пуля ударила в лицо, раздробила левую часть верхней челюсти и осталась во рту: то ли, прежде чем попасть в него, срикошетила от земли, то ли прошла через бруствер, потеряв убойную силу. Его вынесли с поля боя, несли несколько километров, пока отступавшие заградотрядовцы не пришли в станицу, где располагался медсанбат одной из дивизий, занимавших позиции вдоль реки Медведицы. Потом пошли госпиталя, одна операция за другой, кое-как слепили его челюсть на каркасе из железной проволоки, вставили железные зубы. Но шрамы остались, и лицо у него теперь такое, что лучше в полумраке на него не смотреть: испугаешься.
— Боже мой, боже мой, — пожалела его Рита. — Как же тебя изуродовали проклятые фрицы! Чтоб у них у всех рожи перекосило, кто из них жить останется.
— Я уж привык, — соврал Атлас, прикрыв левую часть лица ладонью. И подумал, что его Софа может и не узнать своего мужа. Не говоря о детях.
— Постой-ка, — остановила его Рита, когда он стал выкладывать разогретые в кипятке сосиски на тарелку. — Я сейчас. — Встала и ушла.
Вернулась она через пару минут с бутылкой.
— Самогонка, — торжественно возвестила Рита, взбалтывая мутную жидкость. — Дрянь, конечно, но оглушает здорово.
Выпили по полстакана.
— Ты одна? — спросил Атлас, когда
