Николай Петрович вздохнул. Одна из дач принадлежала Петру Никитичу Трубецкому — такому же обер-прокурору, как и он сам. Да только Трубецкой был князем, а Резанов покуда не выслужил себе титула — и, стало быть, не мог держать имения под самым Петербургом. Хотя такая усадьба пришлась бы ему вполне по чину и по деньгам.
Конечно, слишком горевать не стоило: после возвращения из посольства титул графа ему обеспечен. Найдётся и место для загородной дачи — не обязательно по Петергофской дороге. Скоро здешняя земля начнёт дешеветь, рассуждал Резанов: чего ещё ждать, если молодой государь заложил по соседству Казённый чугунолитейный завод?
Тут Николай Петрович с неудовольствием подумал, что похож на Лисицу из басни Эзопа. В роскошном винограднике не дотянуться до ягод, вот и остаётся говорить — мол, зелен виноград, не очень-то и хотелось!
Резанов снова вздохнул. Пусть по обочинам сплошь и рядом трактиры да кабаки; пусть ширится завод, чадя трубами и обрастая рабочими слободками, — всё же как сладко было бы поселиться там, рядом с усадьбой Нарышкина…
А ведь можно было! И почему мысль про княгиню Дашкову не приходила в голову раньше? Княгиня возглавляла Академию наук, издавала толковый словарь русского языка, занималась литературой — и за всеми этими занятиями успевала собачиться с обер-гофмаршалом Нарышкиным, соседом своим.
Нарышкин получил роскошную усадьбу в наследство от умершего дяди — обер-шенка, хранителя царских вин. А Дашковой соседнее имение досталось по милости ближайшей подруги — императрицы Екатерины Второй. Благодарная княгиня назвала дачу Кирьяново — то есть Кириоанново, в честь святых чудотворцев Кира и Иоанна: в день их памяти Екатерина после дворцового переворота вступила на престол.
Резанов стукнул кулаком по колену. Раньше надо было думать! Теперь-то всё равно — скоро в плавание… Отчего не снимал он Кирьяново хотя бы на лето и не жил в каменном доме на морском берегу? Ведь княгиня сдавала усадьбу внаём! Всем хорошо: Резанов поселился бы в местах, о которых мечтал; Нарышкин имел бы в соседях доброго приятеля вместо сварливой Дашковой, а старая интриганка получила бы деньги и присмотр за подарком Екатерины…
Воспоминания о сластолюбивой императрице Николай Петрович прогнал — не было в них приятности. А вот усадьбу её подруги и особенно дикий английский сад вспомнил с удовольствием. Говорили, Дашкова принимала тут самого Казанову. А чем Резанов хуже блудливого венецианца?
И Разумовский, ещё один из множества любовников Екатерины, здесь бывал. Не тот le comte Léon, что в прошлом году на Москве проиграл свою жену в карты, но всё одно родственник. Предок этих Разумовских завёл у светской публики моду на бандуристов. За много лет унылые вислоусые украинцы приелись, и в свете появилась новая музыкальная забава — цыгане. Вот и поселил их у себя Нарышкин, первым в Петербурге.
Цыгане встретили Николая Петровича ещё на въезде в усадьбу. Откуда ни возьмись, вдруг появились кудлатые ходулеходцы — кто с гитарой, кто с бубном — и зашагали рядом с каретой, потешно переставляя тонкие длинные ноги-жерди. Один шёл без ходуль, но держал на шлейке неуклюжего толстого медвежонка.
Прямая аллея вела к усадебному дому классической архитектуры — жёлтые стены, белые колонны — с цепью на невысоких столбах вместо ограды.
Уж сколько раз приезжал сюда обер-прокурор, а всё не уставал восхищаться огромным пейзажным садом: другой такой был разве что у императора. Николай Петрович любил прогуливаться берегом пруда с островами, или бродить вдоль извилистых каналов, или покойно листать газеты в одном из уединённых павильонов.
Здесь же, на лужайках сада, разбил цэры — шатры свои — цыганский табор. Это были кэлдэрары — котляры то ли из румынской Валахии, то ли из Молдавии. Волей Нарышкина, пустившего кэлдэраров на свою землю, цыгане развлекали его гостей.
— Игнатов я, положим, видел. А хариты где? — шутливо поинтересовался Резанов, облобызавшись с Нарышкиным. — Зови!
Игнатом кликали чуть не каждого второго цыгана, а хариты… Цыганок не зря называли порой в честь греческих богинь красоты и женской прелести: для развлечения господ отбирали только лучших.
— Будут тебе хариты, будут, — уверил гостя хозяин, и полное лоснящееся лицо его расплылось в улыбке. — Да вот же!
Игнаты на ходулях исчезли; им на смену выпорхнула стайка девушек в ярких цветастых одеждах. Они окружили Николая Петровича. Верно — богини: блестящая харита Аглая, радостная харита Ефросинья, пёстрая харита Талия… У обер-прокурора немного закружилась голова: красавицы мелькали, словно картинки волшебного фонаря; звенели монистами, сияли глазами — и гортанно болтали наперебой.
— Молодой, красивый! Подари копеечку девушке на счастье, — говорила одна.
— Поинтересуйся, не бойся! Давай погадаю, всю правду расскажу, — частила другая.
— Ты на вид весёлый, а в душе недовольный. Эх, красивый! Первую судьбу ты потерял, потому что вам люди помешали, — уже гадала третья, хватая Резанова за руку.
Николай Петрович вздрогнул и отстранился, но за полу сюртука его схватила четвёртая.
— Тоска твоя злее болезни, — бормотала она. — Сам не пьёшь, а как пьяный ходишь. Но будет в твоей жизни перемена хорошая, только и ты похитрее будь…
— Подите прочь! — крикнул Резанов.
— Сам же просил! — Нарышкин расхохотался и взмахом руки прогнал цыганок. — Ладно, как стемнеет — при свечах споют нам. Не пожалеешь! А я поздравить хочу тебя, Николай Петрович.
— С чем же?
— Будет, будет скромничать! — Хозяин усадьбы приобнял его и повёл к дому. — Ну какие от меня секреты? Всё знаю — и про орден, и про чин, и про титул…
— Цыганки нагадали? — попытался шутить Резанов.
С обер-гофмаршалом их познакомили больше двадцати лет назад. Когда Николай Петрович только поступил в полк, Александр Львович Нарышкин уже дослужился до капитан-поручика, будучи на четыре года старше. Вскоре государыня пожаловала его в камер-юнкеры, и с тех пор Нарышкин неотлучно состоял в свите. Знакомство не раз пригождалось Резанову: старый приятель первым узнавал многие дворцовые тайны и под настроение мог рассказать кое-что важное…
…поэтому удивляться осведомлённости Александра Львовича о своих успехах Николай Петрович не стал. В самом деле, император перед началом экспедиции сделал его придворным — пожаловал в камергеры. Не сегодня-завтра предстояло получить и орден Святой Анны первой степени: государев посланник должен голову высоко держать! Разве только о том не знал Нарышкин, что Академия наук скоро объявит об избрании Резанова почётным академиком. Но это неведение можно простить, памятуя о неладах Александра Львовича с академической фурией Дашковой.
Зато знал обер-гофмаршал, чем поразить обер-прокурора. В доме за столом, когда от цыганского хора уже звенело в ушах, Нарышкин подсел поближе к Резанову и подтолкнул в локоть, словно говоря: смотри и завидуй, что у меня есть!
Перед ними явилась юная цыганка невероятной красоты. Прежние хариты вмиг поблекли
